Никоим образом не имея желания намекать, что граф Ксаверий-Август Браницкий противоестественным и богопротивным образом сожительствовал с дикими либо приручёнными зверьми, доставляемыми ему в сих целях из самых отдалённых местностей, и сознавая, что открывшиеся обстоятельства выходят за пределы моей компетенции как офицера отд. корпуса, предоставляю вышеизложенные факты на благоусмотрение Вашего Превосходительства для принятия соответствующего решения.
Резолюция на рапорте (подпись отсутствует):
Ночная бабочка — крупная, больше вершка в размахе крыльев — влетела в приотворённое окно, прочертила комнату ломаным, рваным зигзагом. Тень её, размером куда больше ночной летуньи, заметалась по дощатым стенам. Клемчинский вздрогнул, в первый момент показалось: нетопырь. Потом усмехнулся — только вот летучих мышей ему и пугаться после сегодняшнего…
Боль в разодранной когтями голове утихла — доктор Викслер уговорил выпить остатки лауданума, коим до того обильно попотчевал графа Ксаверия. На графа дурманное зелье подействовало не сразу, долго ещё рыдал, прижимаясь к обнажённому женскому телу — разорванному, изуродованному пулями…
Потом, когда опий сделал своё дело, графа унесли в усадьбу. И штабс-капитан попросил доктора проверить мелькнувшую у него догадку — дикую, невозможную, нереальную… Догадка подтвердилась. Провозившись более часа с многочисленными ранами, Викслер извлёк среди многих других и пистолетную пулю, расплющившуюся о лопатку графини. Именно туда метился штабс-капитан, когда стрелял в зверя, нежданно обнаружившегося в графском алькове.
Они долго стояли вдвоём над трупом гигантской женщины. Молчали. Клемчинский думал: как, какими словами объяснить случившееся начальству… О чём думал доктор Викслер — неизвестно. Но именно он начал трудный разговор:
— Существуют на свете факты, Николай Станиславович, в которые невозможно поверить в наше просвещённое столетие. И я не верю! Стою над телом — и не верю! Вложил персты в раны — и не верю! Не было никакого зверя, обернувшегося женщиной! Не верю! Возможно ли в таком случае предполагать, что в отчёты наши — по вашей жандармской линии и по моей медицинской — уверуют люди, не наблюдавшие сей феномен своими глазами?
Вопрос звучал риторически. Не стоило и голову ломать, как отнесутся Берг и Бенкендорф к изложению штабс-капитаном имевших место событий… Но и солгать в рапорте невозможно — слишком много свидетелей странного происшествия.
— Допустим, зверя-перекидыша не было, — медленно сказал Клемчинский (а перед внутренним взором вновь и вновь вставала оскаленная пасть, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки). — Зверя не было… А что тогда было?
— Была медведица, неизвестно для каких извращённых утех оказавшаяся в спальне графа. Была графиня, решившая прогуляться перед сном и угодившая под пули не умеющих толком стрелять вояк. Не ваших, имейте в виду, подчинённых, но казаков Грекова. И всё! Всё!
Штабс-капитан не стал спрашивать, чего ради графиня отправилась на вечерний променад голышом. В конце концов, можно и не помянуть в рапорте про одежду покойницы…
Он тогда ни словом не ответил доктору, лишь молча кивнул. Но сейчас вновь усомнился: достойно ли высокого звания офицера корпуса не солгать начальству — на ложь он не пойдёт ни при каких обстоятельствах, — но изложить версию Викслера, которой сам не верит?
Ночная бабочка прекратила метаться по комнате, опустилась на стол, поползла к чистым листам бумаги. Клемчинский хотел прогнать, но рука замерла на полпути — увидел на толстом брюшке изображение, напоминающее череп и две перекрещенные кости. Неприятно удивился, затем вспомнил, что слышал про таких бабочек, называемых Мёртвая Голова… Зачем, для чего мирное насекомое несёт на себе грозный знак смерти? Зачем и для чего появляются на свет твари, подобные графине Браницкой?
Рука решительно смахнула бабочку. Гусиное перо заскрипело по бумаге…
Часть вторая
АУТОДАФЕ КАК АКТ ЛЮБВИ