Атомный конструктор №1

ПРОШЕЛ год двойного юбилея — неотмеченного юбилея «ДАФа» и все еще с помпой отмеченного 70-летнего юбилея Октября.

Прошел и следующий — 1988 год, наступил год 1989-й…

Если раньше Фишман ограничивался редкими записями своих мыслей в записных книжках, то с начала «перестройки» обзавелся чем-то вроде дневника и обращался к нему все чаще.

И появлялись такие вот записи:

«Закончился I этап «Перестройки», переходим ко II этапу. К сожалению, пока одни разговоры, нет даже осмысленной программы. Как мне представляется, магистральные пути «перестройки»:

— экономия ресурсов;

— экология;

— качество;

— эффективность;

— комплексность (время частных производных прошло)».

Фишман был, все же, не политиком и не мог видеть с той же отчетливостью, с какой он постигал инженерные проблемы, что в СССР прошло время комплексности и эффективности, за исключением одного лишь вида эффективности — в уничтожении страны. Лишь этот процесс шел все более эффективно и интенсивно.

Однажды, в начале перестройки, у начальника 19-го сектора КБ-1 Лобанова случился разговор с Давидом Абрамовичем «на тему, — как определял сам Лобанов, — ее (перестройкии — С.К.) последствий». Подводя итог, Фишман сказал тогда полушутя, полусерьезно: «При Брежневе мы понебрежничали, а при Горбачеве и позже — погорбатимся».

Тогда Давид Абрамович думал, все же, что он всего лишь удачно скаламбурил. Да, собственно, тогда он и смысл в свой каламбур вкладывал, если вдуматься, оптимистический. Мол, при Брежневе страна распустилась, а при Горбачеве придется потрудиться, «погорбатиться».

Но при Горбачеве от пресловутого «застоя» (с точки зрения статистики дай нам Бог такого «застоя» сейчас!) страна все явственней скатывалась к откровенному развалу. К началу 90-х годов стало ясно, что время созидательной работы прошло. Горбачевские моратории расшатали ядерный оружейный комплекс, а впереди были еще более тяжелые времена. Сама жизнь, наплевательское отношение высшего руководства государства к проблемам ядерного оружия и ядерщиков-оружейников заставляли задумываться уже об ином.

Где-то за год до смерти Фишмана в его кабинете вечером сидели трое. Все трое знали друг друга давно. Один был признанным лидером, Учителем, двое других — его давними учениками и подчиненными. Впрочем, они тоже давно сами имели кабинеты, подчиненных.

Тема разговора была непростой, тяжелой — происходящее в стране не радовало.

Через много лет один из тогдашних собеседников Давида Абрамовича рассказывал: «Давид ругнул суетливых демократов, расшатывающих устои, сетуя, куда смотрят товарищи по партии. Я, указав на соседа, позволил себе съехидничать (ибо был беспартийным), сказав визави: «Они сие одобрямс». Давид Абрамович, пораженный, произнес: «И ты, Вася?!» На что Вася начал его уверять в своей солидарности.»

Но Фишман уже не слушал — он сел и долго сидел молча.

Любой «кадровый» «бомбодел» Сарова без труда поймет, о каком «Васе» идет речь, но я о том умолчу, щадя память тогдашнего «одобрямса». В своем деле он сделал немало, был и лауреатом Ленинской премии, и кавалером ордена Ленина. Что же до самого рассказчика, то им был Геннадий Иванович Иванов, лауреат Государственной премии СССР. И свой рассказ он завершил грустным резюме: «Я часто думал позже — видимо судьба его оградила и спасла, он не видел развала великой страны, прихода новых идеологов, предательства. Он ушел до всего этого. Не смог бы он встроиться в «горбачевские шутки».»

Да, представить себе Фишмана в роли ельцинского подпевалы как-то не получается.

Позднее — когда Фишмана уже не стало, в начале 90-х годов, Юлий Борисович Харитон, тогда еще Научный руководитель ВНИИЭФ, дал в «Арзамасе-16»-Кремлеве интервью писателю Владимиру Губареву. И на вопрос о том, что изменилось с развалом СССР, ответил:

«Что изменилось? Изменилось отношение к нам. Раньше Генеральный секретарь звонил мне раз в месяц, секретарь ЦК по оборонным вопросам — раз в неделю, ну а Сербин — заведующий оборонным отделом ЦК, каждый день. Нет, совсем не обязательно, что у него были какие-то рабочие вопросы, просто интересовался самочувствием, как дела в семье. Спрашивал, чем может помочь. А в последнее время? Нет, никто не интересуется. Многие наши проблемы решают без нас, не спрашивая ни о чем. Приезжал к нам Ельцин, потом Черномырдин. Сказали, что мы нужны России. И все. На том помощь и кончилась».

Горбачев не удосужился в атомную столицу России даже приехать. Он и его окружение просто громили все, что создавалось трудами десятилетий. Громили во имя уже скорого предательства народа и державы, во имя ничем — кроме предательства — не обусловленной системной капитуляции перед Западом.