«Атлантида» вышла в океан

— Она убила не любимого человека, а арестованного. Часовой приказал арестованному остановиться. Тот не выполнил приказа. Что оставалось часовому? Стрелять.

— Но она же любила его...

— Ну, скажите, Маша,— Озеров старался втолковать ей, как непонятливому ребенку,— вы понимаете, что значит долг?

— Долг?

— Да, долг! У каждого человека есть долг. По отношению к семье, товарищам, матери, женщине, любимому, старику, больному, утопающему… Ну мало ли там еще. Но главный, первый долг всякого — долг перед Родиной. Понимаете? Потому что Родина — это все: и семья, и мать, и товарищи, и ты сам, наконец. Ну вот вы, например, что выбрали бы, Францию или любимого? Разве не Францию?

— Францию?

— Ну да, Францию. Ведь французы славятся своим патриотизмом. Маша, что с вами? Вы какая-то... Да вы плачете! Как вам не стыдно, это же фильм...

Озеров растерянно смотрел на нее. Эта ночь, и эта почти незнакомая плачущая женщина...

Мари взяла себя в руки.

— Действительно замечательный фильм,— сказала она, вытирая глаза.— Он произвел на меня, как видите, огромное впечатление. Но все же,— продолжала она, помолчав,— если очень любишь человека, разве нельзя пожертвовать ради него всем на свете? Ведь в конце концов он бы никуда не убежал с этого острова...

Озеров улыбнулся.

— Искусство призвано обобщать. Конечно, в каждом конкретном случае человек ведет себя по-разному. Но мы говорим об общем правиле...

— Погодите,— перебила Мари,— вот вам поручат, ну... убить человека ради выполнения того долга, о котором вы говорите. Вы бы могли это сделать?

— Странный вопрос,— глаза Озерова потемнели,— конечно! Все дело в том, какой долг. Ну, скажем, во время войны мы, советские люди, защищали свою Родину, и было вполне закономерно, больше того, это был наш долг — убивать врагов. Иное дело гитлеровцы. Что ж, по-вашему, долг или интересы Германии заставили их залить кровью всю Европу, уничтожать в лагерях миллионы людей, наконец, убивать женщин, детей, стариков? Вы можете сказать, что им приказывало начальство, а долг солдата повиноваться...

— Да!

— В наше время людям пора уже самим видеть разницу между приказом о взятии вражеской крепости и приказом о расстреле детей.

— Но ведь не всегда же можно разобраться, когда долг настоящий, а когда — ложный.

— Всегда! Всегда надо защищать и отстаивать то, что правильно и справедливо!

— Но в конце концов,— вскричала Мари,— если ваши начальники вас обманут?

— С вами невозможно спорить, Маша.— Озеров пожал плечами.— Конечно, можно и обмануть, и соврать, и исказить истину. Все можно. Но это опять же будет конкретный факт. Или обман продлится недолго, или обманут тех, что поглупей. Но, в конечном итоге, правда же все равно восторжествует. И вообще, давайте кончим идеологические споры. Поговорим лучше о фильме.

— Вот я о фильме и говорю,— задумчиво произнесла Мари.— Ведь она ради любви не отступила от долга, а он ради любви отказался от своих...

— Ну, положим, в фильме этого нет...

— Неважно, и так ясно...

— Так о чем это говорит?—снова загорячился Озеров.— Все о том же. Она защищала великое дело, и даже любовь не шла с этим в сравнение, а он защищал мертвое, подлое дело, от которого следовало отказаться.

— Понимаю, понимаю.— Мари говорила тихо,— значит трудность только в одном — определить, какое дело правое, какое — нет.

Озеров рассмеялся.

— Это уж не так сложно, Маша, поверьте. Я не представляю себе, чтобы такая умная журналистка и такая красивая женщина, как вы, не могла отличить плохое от хорошего.

Он весело посмотрел на нее, ожидая, что она подхватит шутку. Но Мари смотрела на него серьезно, даже испытующе.

— А я красивая?

— Очень! — вырвалось у Озерова.

— Меня можно полюбить?

— Думаю, что можно...

— Так сильно, чтобы забыть о долге, обо всем на свете?

— Возможно,— Озеров говорил теперь сухо.— Вполне возможно. Мне трудно ответить на такой вопрос, потому что для меня подобная вещь непонятна. Но, Мари...

— Маша,— поправила она нерешительно.

— Ну Маша, Маша.— Озеров опять улыбался.— К чему такие вопросы? В вас наверняка влюблены тысячи замечательных мужчин, и у них нет причин изменять своему долгу. И вообще, почему здесь должен быть выбор? А, понимаю, если я в вас влюблюсь, то должен буду носить пиджаки, рекламируемые вашим журналом, например двубортные, а я люблю однобортные. Готов отказаться!

Но Мари посмотрела на своего спутника с укоризной. Озерову сделалось неловко.

— Какой-то несуразный у нас разговор, Маша, давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом, ну о журналистике, например. Расскажите мне еще раз о вашем журнале.

Но и этот разговор не получился. Озеров был удивлен, как вяло отвечала Мари на его вопросы, как несведуща была она в элементарных вопросах журналистики. Ей просто надоели все эти служебные разговоры, решил он.

Мари ушла к себе, сославшись на мигрень. Впрочем, мигрень действительно наступила у нее, только гораздо позже, когда она лежала с открытыми глазами, с неясными от водки мыслями...

* * *