Атаман Устя

Правду ли говорил Ванька или хвастал, было тоже шайке неизвестно. Многие его считали за цыгана. Так или иначе, но лицом, акцентом в произношении и даже какой-то особенной вертлявостью он не походил на русского. Вдобавок он знал многое, чего не знали другие молодцы шайки: он бывал в Москве, в Киеве, когда-то долго прожил в Астрахани и плавал по Каспийскому морю наемником на купеческом корабле. Кой-что знал он о Персии, понаслышке или действительно бывал у персидского берега. Он не любил, как и все, много болтать о себе, но, однако, атаману было известно кой-что. Молодец, лет 27, был уроженец Каменец-Подольска. Он помнил, как лет восьми от роду отец и мать поднялись и поехали Бог весть почему в дальний путь, длившийся два месяца. Они перебрались в город Смоленск, где прожили хорошо и богато года два… Но вдруг что-то приключилось с отцом… Однажды внезапно отец бросил дом и почти все нажитое имущество и, посадив в телегу жену, парнишку-сына и его маленькую сестренку, рысью выехал среди ночи из Смоленска и всю ночь гнал лошадь без передышки и без остановки. В полдень лошадь выбилась из сил и к вечеру пала на дороге, близ деревни. Отец Ванькин купил живо другую в ближней избе и, отсчитав деньги чистоганом из мошны, без жалости погнал снова… После двух суток езды семья остановилась на постоялом дворе, в каком-то местечке, при большой реке. Здесь было очень людно, весело, тянулись без конца по большой дороге взад и вперед обозы со всяким добром и товаром, и проездом то и дело попадались разные барские дроги и рыдваны, четверней и шестериком серых коней под масть. На умного парнишку будто повеяло чем-то новым. Тут будто люди другие и живут иначе… Он повеселел, на все и на всех таращил глаза, ухмыляясь бойко.

– Вишь, наш Ванька как повеселел? – заметил отец и спросил, шутя, сына: знает ли он, где они?

– Вот послезавтра двинем с зари, и, как солнышко встанет, ты и ахнешь оттого, что увидишь! – сказал он.

Парнишка не спал две ночи от такого обещания. Действительно, через день они на своей телеге двинулись до рассвета. Когда солнце уже поднялось да когда они тоже взобрались шагом на гору, через которую шла дорога, то Ванька не только ахнул, а заорал во все горло, а потом застыл, ошалел… оглядывая небосклон…

– Это, дурак, Москва! – сказал отец. – Москва белокаменная, Москва-кормилица, Москва-карманщица… В ней не житье, а масленица вечная…

Но в этой Москве, которой так обрадовались и отец, и мать, и он сам, семье, видно, не повезло…

Через год отец Ванькин пропал… а мать все плакала и на вопросы мальчика ничего не объясняла…

– Нету его! – говорила она. – И не будет, не жди.

Отец попал в острог, под кнут и в Сибирь.

Оставшись одна, мать Ванькина сначала бедствовала в нищете. Затем она стала отлучаться из дому все чаще и приносить домой какие-то травы и семена да, накупив посуды, бутылей и скляниц, кипятила травные отвары, делала настойки и продавала. Всякий народ ходил к ней, брал эти отвары и деньги медные оставлял.

Так прошло несколько лет. Когда Ванька подрос и ему было уже под двадцать лет, он знал, что мать – знахарка, и сам знал, какие травы как варить и от какой хворости какую кому давать. Знахарем сделаться умному малому было нетрудно. Все лютые хворости людские его мать разделяла только на три разные: огневица, холодушка и краль. Так обучился распознавать их быстро и Ванька, помогая матери. Он различал у больного сразу, холодушка у того или огневица. Но распознать краль он долго не мог, пока не заметил, что мать, все разные крали находит и лечит людей. Тогда Ванька, не будь глуп, решил, что всякая людская хвороба, которая не огневица и не холодушка – есть краль. Но он в знахарстве пошел дальше матери и уже делил краль на большую и малую, на краль в самом нутре и на краль верхнюю, на всех частях тела, на руке ли, спине, в глазу, в носу, в горле… Все это была краль! Эта болезнь давала больше денег, больных этою болезнью было видимо-невидимо, и малую краль, от которой и лечить бы не стоило, Ванька лечил даром и всегда вылечивал. Зато вылеченный им, случалось, тут же заболевал другой хворостью и тоже лечился, но уже за деньги. Малому было 20 лет, когда вдруг свалилась и заболела сама его мать… Ванька не перепугался, ибо был уверен, что она сама себя вылечит. Но мать лежала и не хотела сказаться: огневица у нее, холодушка или краль… И не захотела она выпить ни единого глотка из своих отваров. Через две недели женщина уже заговаривалась, лежа в углу горницы без движенья, не узнавая ни сына, ни дочери. А еще через неделю Ванька похоронил мать, и они остались вдвоем с молодой сестренкой круглыми сиротами.