Атаман Устя

– А я болтал? Много я наболтал по сю пору. Ах?.. Ну-тко, много…

– Нет… Я не то…

– Про книжицу, вишь, не доверяет! – отчасти сердился старик. – А про другое что, много важнеющее, много я разболтал по сю пору. Ась? В том доверился, а за книжицу боишься…

– А все-таки знают которые из молодцов, – глухо и странно выговорил Устя.

– Знают? Вестимо, да не от меня. Знают те, кои еще при Тарасе тебя видали в ином виде. А то знают, поди, от брехунца и негодника Петруньки, что теперь небось в Саратове сидит, Иуда, да на нас показывает воеводским крючкам да ярыжкам.

– Эка ведь хватил. Нешто может такое быть! Да и Петрынь не таков.

– Не таков? Не может быть? Нет, может!! И так еще может, что приключится вскорости. Да и давай Бог. Попался бы скорее в чем, так нас бы от себя всех и освободил, Иуда. Пустили бы в Волгу с камнем на шее – и аминь! Всем хорошо, а тебе всех лучше. Перестанет приставать со своей занозой. А она-то, заноза, его на все и подымает.

– Это, стало, из любви да и губит – кого любишь?.. – усмехнулся Устя.

– А то как же. По-твоему, такого на свете не бывает, что ль?

– Ты чего пришел-то? – нетерпеливо спросил Устя.

– Пришел, потому что Черный прибыл.

– А! Ну, подавай. Что он? Что сказывает?

– Я у него ничего не спрашивал, так он ничего и не сказывал. Опросил я его только насчет делов, какие вершит Петрынь в Камышине.

– Ну, что же?

– Вот он мне и сказал, что Петрыньки-щенка в Камышине за все время, что Черный там пробыл, видом не видано и слыхом не слыхивано.

Лицо Усти омрачилось.

– Что, гоже? Любо? – сердясь, прибавил Ефремыч.

– Где ж он?

– Ефремыч тебе и сказывает. В Саратове воеводским крючкам да ярыжкам на всех нас…

– Ах, полно, Ефремыч!.. Зря стал ты лясы точить, будто Ордунья; уж коли вдвоем вы начнете мне всякие переплеты плести да огороды городить, так просто от вас хоть беги.

Ефремыч покачал головой, махнул на атамана рукой и, повернувшись, пошел молча к двери.

– Не стоит с тобой и слов тратить, – проворчал он уже в дверях.

– Пошли Черного! – крикнул Устя.

Ефремыч, не отвечая, скрылся за дверь и крикнул:

– Ванька!

Тотчас снова заскрипела лестница, и через минуту в соседней горнице раздались легкие шаги и голоса:

– Сюда, что ль, выйдет…

– Сказывал про Петрыньку-то?

– Не поверил…

Ефремыч тяжело и медленно спустился по лестнице, а Устя снова задумчиво сидел у стола и не двигался.

– Не может такого быть! – проговорил он, наконец. – Слабодушный, девчонка он, а не молодец. Лукав тоже. Лиса! Но не Иуда-предатель. Как можно?

И, вспомнив об ожидавшем его молодце, Устя спрятал снова книгу в стол и крикнул громко:

– Ванька, входи сюда.

Молодой малый вошел, поклонился Усте и стал у самой двери. Малый этот был отчасти схож с атаманом, то есть среднего роста, черноволосый, недурен собой и лет 23 на вид. Но очень смуглое от природы лицо и странный выговор прямо выдавали в нем нерусское происхождение. Его звали Ванька Черный в отличье от мужика Ваньки Лысого.

– Здравствуй, Черный. Ну, как все справил? Удачливо?

– Ничего. Как все было указано. А вот замешкался только.

– Да. Негоже это… – отчасти строго выговорил Устя. – Вместо недели пропадать две…

– Не моя вина, атаман! Не виноват! Ни Боже мой – не виноват, – тряхнул Ванька Черный головой. – Сначала есаул в городе придержал. Все со мной вместе собирался.

– Ну, что Орлик?

– Да так я и ушел, он ничего не справил. Не берут в воеводстве от него ни алтына, да и шабаш. Со всех концов подлезал, говорит, ничего не поделаешь. Один там есть, старый такой, лет с девяносто, писарем, что ли. Этот брал деньги, и немного, да есаул сказывает, ему дать, что бросить, не стоит. Украдет! А толку не будет. А то, на грех, и помрет. Деньги зря пропадут совсем.

– Плохи твои вести, Черный, – проговорил Устя, задумавшись. – Так Орлик и остался.

– Так и остался пробовать еще… Сказывали ему, теща воеводина возьмет и зятька по-своему поведет. Баба ражая и ндрав кипяток.

– Теща возьмет? Теща воеводы?

– Ну, да… Баба, сказывали и мне на базаре, ходок такой, что оборони Бог. На всех обывателей и господ в городе и даже в самом остроге страхов напустила. Бьет шибко… И всех бьет. Купца Ермошкина, на что горделив и денег много…

– Ну… Неужто же и его побила она?

– Память отшибла! Лежит третью неделю. Чего лучше.

– А при мне было… – продолжал Черный. – Дьячка Митрофана повстречала она у соборной площади, сгребла это единым разом, да и начала возить по луговине. Возила, возила… Кудри-то его так по ветру и летят. Народ еле оттащил ее от Митрофана. И то не силком, а обманом ее взяли. Крикнули пожар… Горит то ись будто около ейного дома… Ну, отстала и побежала к себе.

Устя рассмеялся.

– Ну, Орлик-то надежду имеет, что воеводиха возьмет?

– Не воеводиха, та махонькая и на ладан дышит, а самая теща эвта… Орлик сильно уповает… Указал только тебе доложить, что коли злючая баба запросит больше положенного, то он из других прибавит, из пятидесяти рублей, что получил от дяди Хлуда – для тебя.

– Какие же это?

– А пропускные от купца Сергеева, что на мокшане проминует тут деньков через десяток с товаром в Астрахань.

Устя сморщил брови и задумался. Черный молчал.