Астийский эдельвейс

— В том-то и дело, что нет! — решительно заявил Антон. — И то, что мы сейчас видели — прямое тому доказательство. Человеческий мозг может мыслить. Потенциально может. Но надо научить его этому. Надо запрограммировать его, надо заложить в него элементарные основы мышления. Поэтому способность мыслить передается от поколения к поколению как эстафета, и достаточно прервать ее хотя бы в одном звене…

— Постой-постой! Что же получается? Выходит, по-твоему, если бы, скажем, на Земле вдруг исчезли все взрослые люди, остались одни младенцы, то человеческий разум, человеческая мысль исчезли бы совсем?

— Да, по крайней мере, на очень длительное время. Мозг сам по себе — это кибернетическая машина с пустым блоком памяти, это, если хотите, горючий материал, к которому еще надо поднести искру, чтобы разгорелся тот костер, который мы называем мышлением. Вот эта-то искра и передается от человека к человеку. Только человеческое общество с его преемственностью поколений может быть хранителем разума. Для одного человека или даже небольшой группы людей это невозможно.

— Ну, так можно и до идеализма докатиться. Давно доказано, что мысль — продукт мозга.

— При чем здесь идеализм? И с чего ты взял, что я не считаю мысль продуктом мозга? Я хочу лишь сказать, что только подготовленный мозг может дать такой продукт. И подготовка эта возможна лишь в определенном возрасте. Ни о каких мыслях без мозга не может быть и разговора. И все же ни один здравомыслящий человек не поставит знак равенства между мышлением и мозгом. Если мозг эволюционировал, как всякий другой биологический объект, то эволюция мышления шла, видимо, по совсем иным законам. Прообразом мозга может служить любая нервная клетка. Прообраза мышления мы не знаем.

Михаил вскочил со стула:

— Здравствуйте! Еще один Спиноза! Прообраз мышления… Да возьми любую обезьяну!

— Обезьяна обладает лишь сложным комплексом условных рефлексов, — отрезал Антон.

— Так, чудак-человек, это и есть прообраз мышления.

— Ничего подобного. Это вещи разных порядков. Хотя бы потому, что нормальный процесс мышления вообще невозможен вне общества, чего нельзя сказать об условных рефлексах.

— Как это невозможен вне общества?

— А так вот, товарищ убежденный материалист. Ты что, не знаешь, что люди, изолированные от общества и лишенные источников информации, постепенно дичают?

— Смотря какие люди, — упорствовал Михаил.

— Любые люди. Примеров тому — тьма. Зато в жизни бывает и наоборот. Ты слышал, конечно, о знаменитом физике Нпролу?

— Что-то читал…

— А знаешь, что он двухмесячным младенцем был взят в западноафриканском племени, которое до сих пор не имеет письменности и живет чуть ли не на уровне каменного века?

— Нуда!

— Вот тебе и «ну да». Его усыновил один миссионер-европеец. Потом он учился в Оксфорде, работал у нас в Дубне. И вот результат. Это тебе о чем-нибудь говорит?

Несколько минут прошло в молчании. Михаил, видимо, исчерпал все свои возражения и, насупившись, ходил по комнате. Антон спокойно стоял у окна, глядя на синие сумерки, и, как всегда, о чем-то сосредоточенно думал.

— А все-таки, Антон, — обратился к нему Максим, — трудно с тобой согласиться. Я вот представил такую ситуацию. Несколько космонавтов-землян, мужчин и женщин, высадились на далекой чужой планете. Корабль вышел из строя. Связи с Землей никакой. Надежды на возвращение — тоже. Что, в таком случае, они должны одичать?

— Смотря по тому, сколько их будет и что они с собой привезут. Если несколько человек и с пустыми руками, то да.

— Но почему? Почему они не смогут дать начало новой цивилизации?

— Да потому, что их слишком мало, потому, что они лишены машин, орудий, источников энергии, хранилищ знаний, потому, что великие богатства человеческого разума будут им просто не нужны, поскольку все их жизненные силы будут уходить на поддержание самых элементарных биологических функций, на борьбу за существование в самом прямом, самом грубом смысле этого слова. Ну зачем, посуди сам, им в таких условиях формулы высшей математики, законы астрономии, даже письменность? Все это забудется, умрет, если не у самих космонавтов, то у их ближайших потомков.

— И разум исчезнет совершенно?

— Ну, если и не угаснет совсем, то потускнеет, померкнет на многие века, будет тлеть, как угли под слоем золы, до тех пор, пока не сформируется новое человеческое общество. Поймите, разум не может быть достоянием человека или нескольких человек. Он может быть достоянием человечества. Каждый человек может мыслить. Но лишь вид Гомо сапиенс может быть хранителем разума.

— Ну, я на этот счет другого мнения. И вообще — приветик! — Михаил схватил пальто и выскочил из комнаты. Максим подошел к Антону:

— Но ты, кажется, не все договорил, Антон. Если искра мышления передается, как эстафета, от поколения к поколению, то где ее начало? У тебя, кажется, есть свои соображения относительно того, как впервые возникло это удивительнейшее явление — разум?