Асмодей нашего времени

Онисимъ Сергеевичъ напрасно такъ много безпокоился о здоровьѣ своей Marie. Докторъ изъ своихъ лишь видовъ и для того, чтобъ придать болѣе цѣнности своему искуству, навязалъ паціенткѣ своей опасную болѣзнь, а въ сущности, это было не болѣе, какъ нервическое раздраженіе. Дня три Marie пролежала въ постели, да и то лишь потому, что такъ предписалъ докторъ, и что ей не непріятно было видѣть себя предметомъ особенной заботливости и предупредительнаго ухаживанья всего семейства. Къ тому жь она смекнула, что болѣзнь эта очень кстати избавляла ее отъ разныхъ домашнихъ сценъ, которыя иначе неизбежно послѣдовала бы по горячимъ слѣдамъ извѣстнаго произшествія. Подъ теплымъ одѣяломъ, ни кѣмъ небезпокоимая, Marie могла свободно давать волю разнымъ думамъ, соображеніямъ и дѣвическимъ мечтаніямъ. Самолюбіе начинало напѣвать ей, что въ сценѣ, произшедшей между Пустовцевымъ и Софьинымъ, она была лицо немаловажное, что ей даже позавидовать можно, потому что произшествія такого рода бываютъ лишь изъ-за такихъ, которыя стоятъ далеко выше прочихъ смертныхъ, что въ Петербургѣ, какъ проговорилась однажды Соломонида Егоровна, почти всякій день случаются такія исторіи, нисколько впрочемъ не роняющія репутацій прекраснаго пола, а напротивъ дающія счастливицамъ громкое названіе львицъ. Мало-по-малу Marie начала считать себя героиней какого-то романа. Разсужденія и тайныя внушенія Пустовцева и тутъ дѣлали свое дѣло: стоило только прибѣгнуть къ памяти, чтобъ найти ловкіе софизмы, которыми Пустовцевъ умѣлъ убаюкивать крикливый голосъ совѣсти и оправдывать всякую неосторожность своей жертвы, увлекая ее къ чему-то болѣе страшному. Дерзкія выходки его противъ человѣка, ничѣмъ его не оскорбившаго, уступали въ воображеніи Marie бойкой рѣшимости и отвагѣ его, которыя всегда имѣютъ особенную прелесть въ глазахъ молодежи. Зоркая наблюдательность Софьина часъ отъ часу становилась противною самолюбію Marie, и подъ конецъ своей импровизированной болѣзни, она сама уже готова была мстить докучливому аргусу злой насмѣшкой и кровавымъ упрекомъ. Она находила въ отвагѣ своего поклонника рѣшительное доказательство глубокой привязанности къ себѣ, и съ нетерпѣніемъ ожидала позволенія выйти изъ своего лазарета, чтобы приступить къ развязкѣ произшествія, такъ взволновавшаго ея умъ юный и заставившаго сильнѣе биться неопытное сердце. Одно безпокоило Marie, – это гнѣвъ отца и недовольство его Пустовцевымъ на первыхъ порахъ. Она ни могла не слышать нареканій и угрозъ, которыми Онисимъ Сергеичъ щедро осыпалъ этого губернскаго льва; она не безъ трепета взглядывала на отца, когда онъ, суровый и задумчивый, входилъ въ ея комнату, и ежеминутно ожидала разсказа о какой либо болѣе или менѣе непріятной встрѣчѣ с ъПустовцевымъ. Хоть ей и хорошо была извѣстна нерѣшительность отца и любовь его къ н ей: но все таки она опасалась его мгновенныхъ вспышекъ, отъ которыхъ значительно могла пострадать желаемая развязка героически начатаго ею романа.

Что касается до Соломониды Еіоровны, то она была слишкомъ…. какъ бы это сказать… тупа что ли, чтобъ понять толкомъ что нибудь въ этомъ дѣлѣ. Сначала оно ошеломяло ее, но потомъ она попробовала пригнать это произшествіе къ своей любимой аристократической мѣркѣ, и вышло хорошо. Соломонида Егоровна даже рада была тому, что теперь будетъ говорить о ней весь городъ, и что ея Marie можетъ сдѣлаться предметомъ зависти такихъ-то. Вообще, эта барыня готова была шлепнуться въ грязь всемъ корпусомъ, лишь бы заставить говорить о себѣ публику. Она даже удвоила вниманіе къ Marie и стала питать къ ней что-то въ родѣ уваженія; крѣпко хотѣлось ей на первыхъ порахъ упрекнуть дочь свою въ какой-то неосторожности: но поразмысливъ на досугѣ, она никакъ не могла дать себѣ отчета, въ чемъ состояла эта неосторожность, и поступила ли бы она сама иначе, еслибь паче чаянія въ стары годы приключилась и съ ней такая же притча. Такъ дѣло и осталось. Соломонида Егоровна благоразумно рѣшила ждать развязки, предоставивъ себѣ удовольствіе отпустить на этотъ случай нѣсколько подготовленныхъ и давно уже мучившихъ ее высокопарныхъ сентенцій.