Арысь-поле

— Иди, неженка, — Слава наконец-то прикурил, — хоть окна открой и спинку откинь.

— Открою, откину… — он побрел к белевшему пятну джипа.

Слава устроился поудобнее, привалившись спиной к дубу, как давеча Вадим, вытянул ноги и уставился в темноту, но это было совершенно неинтересное занятие. Перевел взгляд на еле мерцающие угольки, напоминавшие калейдоскоп — они, то вспыхивали под неощутимым движением воздуха, то угасали багрово-серыми волнами. Зрелище завораживало; сразу исчезали мысли, сосредотачивая внимание на этом мерцании. Казалось, наблюдать за ними можно до бесконечности, но невидимый ветерок стих; угольки становились все тусклее и тусклее, пока совсем не исчезли, слившись с землей.

Слава поднял глаза и увидел над косогором сполохи, как раз в районе хутора! Если говорить честно, устраивая ночную вахту, Слава не надеялся на успех, а, скорее, отдавал дань давно забытой романтике. А еще он хотел таким образом убедить, и Вадима, и себя в том, что вся таинственность, не более, чем фантазия; что ничего на хуторе не происходит, ни днем, ни ночью, ни даже в полнолуние — просто занесло сюда неизвестно какими судьбами, двух смазливых, скучающих девчонок…

Сполохи стали превращаться в бледное свечение, и Слава решил, что может пропустить самое важное. Хотя определенный страх присутствовал, но гораздо сильнее была уверенность, что никакой это не дьявольский свет и не переход в другое измерение — это огонь, который жгут люди, и надо лишь выяснить, кто они.

Подойдя к машине, он взглянул на спящего Вадима, и не стал будить его. Во-первых, это отняло бы время, а, во-вторых, учитывая впечатлительную натуру и недавний страшный сон, от него вряд ли будет толк.

Облака на небе перемещались быстро, и вновь вспыхнула луна — в серебристом свете ландшафт обрел реальные очертания, но от этого сделался только более загадочным. Сразу стало казаться, что в кустах кто-то прячется, и шевелятся они не под ветерком, а по совершенно другой причине — в них стали проглядывать фигуры затаившихся людей и животных; даже яркая дорожка на водной глади, уходившая в камыши на противоположном берегу, сделалась зловещей — казалось, что и в камышах затаился враг.

…Лучше б оставалось темно, — Слава пожалел, что не взял никакого оружия, и хотя прекрасно понимал, что ни в кустах, ни на реке никого нет, вооруженный человек всегда чувствует себя намного спокойнее.

…Блин, но кто-то ведь жжет там костер!.. Он снова перевел взгляд на косогор — огонь был уже почти невидим, но все-таки он был!.. Зато в лунном свете просматривался весь косогор, и Слава побежал к хутору, пригибаясь и приседая, так как не знал — возможно кто-то враждебный наблюдал за ним.

Добравшись до забора, он заглянул в щель, но сначала не увидел ничего, кроме огня; причем, свет начинался не с земли, а выше, отбрасывая кривые тени. То есть, это не был костер. Еще он услышал бормотание, похожее, то ли на молитву, то ли на заклинание, и голос этот принадлежал мужчине. Слава прокрался к дыре, через которую они лазили за дровами, лег на землю и осторожно приподнял голову.

Свет распространяли три факела на длинных ручках, воткнутые в землю. В центре образованного ими треугольника, освещенный красноватым коптящим пламенем, на коленях стоял человек (Слава видел его согбенную спину). Через несколько минут, когда фигура распрямилась, в ней стало можно узнать волхва, распростершего вытянутые руки к самому огню. Славе даже показалось, что он чувствует запах паленого мяса, но, видимо, это ему, действительно, показалось, потому что волхв не отнимал рук, продолжая свое бормотание с совершенно теми же, неизменно протяжными интонациями. Пламя слегка колыхалось. От этого все вокруг, будто приходило в движение — и сам волхв, и бурьян, и остатки дома. Слава понял, что и сам подпадает под магию голоса, огня и всей обстановки древней легенды, возникшей среди хаоса современной цивилизации — он вдруг ощутил, что громады из стекла и бетона; мчащиеся по дорогам, рычащие груды металла — есть ничто. Надо всем этим существует нечто более значительное, более великое и вечное, призываемое сейчас безумным стариком…

Волхв резко отнял руки и распластался на земле, то ли гладя, то ли скребя ее пальцами. Его голос постепенно превратился в шепот, и в следующее мгновение воздух наполнился собачьим лаем и воем, доносившимся со стороны Дремайловки. К нему примешивались совсем близкие, истошные кошачьи вопли и еще какие-то звуки, принадлежавшие неизвестным Славе животным. От этой какофонии охватывал такой ужас, что он схватился за забор, почти вжался в него, вроде, это могло помочь спрятаться от происходящего.