Аромат обмана

— Надоели — отрежь. — Она провела рукой по своей коротко стриженной голове.

— Нет, не так коротко, как у тебя. Завтра же я стану другой — не только внутри, но и снаружи, — пообещала она себе, глядя в зеркало. — Мне не нужен «газон», скорее — такая шапочка, пышная на темени, до самых ушей.

— Пожалуй, — согласилась мать. — Она пойдет молодой энергичной особе, которую я вижу перед собой. Я…

Ирина Андреевна хотела сказать что-то еще, но мобильник, прицепленный к карману ее брюк, подал музыкальный голос. Евгения узнала — это мелодия из какой-то песни Далиды, певицы, которой мать, наверное, не изменит никогда. Она однолюб и в этом тоже.

Ирина Андреевна слушала недолго. Потом коротко бросила:

— Да, я поняла.

Дочь, взглянув на мать, похолодела. Такого лица у нее она не помнила.

— Что?… Уже? — догадалась Евгения.

— Да, уже. Началось.

— Мама, говори, что…

— Все так, как предрекал Дмитрий Павлович. Схема простая. Нас обанкротили. Выставляют на аукцион. О дате сообщат.

Они сидели в гостиной, не зажигая света.

— Я никудышная бизнесменка, Евгения, — глухим голосом сказала она. — Моя мать никогда бы не довела до такого краха свое хозяйство и себя.

— Бабушка жила и работала в другое время. Ты же говорила: она сама не зарабатывала деньги для фермы — их давали из бюджета.

— Это так, но, уверяю тебя: если бы она жила сейчас, из нее вышла бы такая бизнесменка, что поискать.

— Ты тоже ничего, — успокаивала Евгения, как могла.

— Я? Да что ты! — Мать махнула рукой. — Я, можно сказать, дальний свет фар, которые зажгла твоя бабушка.

Евгения покачала головой.

— Ох, я вспомнила — надо отрегулировать дальний свет фар. Тебе как — не мешает? — она пыталась отвлечь мать от печальной темы.

— Я давно не ездила в темноте, — бросила Ирина Андреевна, но тему продолжила: — На самом деле матери давали деньги для фермы из бюджета. И на научные исследования. Все правильно. Но она умела удерживать при себе людей, что-то значащих в этом мире. А я — нет. Самое печальное знаешь что?

— Что? — Евгения увидела покрасневшие глаза матери. А ведь раньше она никогда не плакала.

— Самое печальное, что я не могу догадаться, кто стоит за нашим банкротством, — продолжала мать, вздохнув. — Но я помню, даже на излете прежней жизни мать умела узнавать то, что лежало в папке под грифом «секретно». Как-то ей сообщили, что наше хозяйство внесли в список предприятий, опасных для экологии. Нас хотели переселить.

— Куда? — спросила Евгения. Она никогда не слышала об этом.

— В Вятку. Точнее, за черту этого города. То есть за тысячу километров от Петракова и самой Москвы.

— А эту землю, сад, — перечисляла Евгения, — отдать под коттеджи?

— Ну да. Но мать спасла нас. Она сумела найти людей, которые тихо вычеркнули ферму из этого списка.

— Внесли кого-то другого? Чтобы не нарушать нумерацию? — догадалась Евгения.

— Вероятно, — мать пожала плечами. — Список — величина постоянная, но перечень — нет.

— Понимаю. Но… ты тоже сможешь… «Сестры» дадут деньги, правда? — спросила она.

Ирина Андреевна подняла глаза на дочь. Она уже промокнула глаза носовым платком. Евгения не заметила, когда.

— Я позвонила Марии еще до твоего приезда. Она моя «сестра» справа. Она готова поручиться за меня, дать крышку своего кулона.

— Значит, ты раньше узнала, что банкротство произойдет и аукцион тоже? — Евгения сощурилась, стараясь в темноте разглядеть выражение материнского лица.

Мать засмеялась:

— Но я же все-таки дочь своей матери. А ты как думала? — Она тоже внимательно изучала лицо Евгении. — Теперь пришло время выйти на сцену тебе, моя дорогая наследница. Я не могу сейчас оставить хозяйство, ехать к Марии. Это слишком опасно. Поедешь ты.

— Я? — Евгения в растерянности открыла рот, и это рассмешило мать.

— Я дам тебе свой кулон, Мария — свой. А потом ты полетишь в Нюрнберг, к казначею Эрике. На все это у нас только четыре дня.

Евгения чувствовала, как кровь давит на виски, она словно пытается вытеснить мысль, давно и тупо засевшую в голове. Как же она поедет? Ведь Костя там, на Родосе! Он живет в доме Марии.

Но, глядя на сосредоточенное и снова уверенное лицо матери, вспомнила, что не спросила о главном для них обеих.

— Сколько, ты думаешь, придется заплатить? — голос Евгении прозвучал хрипло.

— Дмитрий Павлович прикинул. — Мать назвала сумму, от которой брови Евгении взмыли вверх.

— Ого! Не слабо!

— Он сказал, что это мизер. Потому и банкротят, чтобы купить за бесценок.

— Если так, то эти таинственные люди сработают на нас, — улыбнулась Евгения. — Знаешь, мама, Вадим сказал одну фразу, которая мне понравилась.

— Только одну? — мать насмешливо посмотрела на дочь.

— Нет, мне понравилось все, что он говорил. Вернее, почти все, — уточнила она, вспомнив показательный стриптиз. — Но в этой — суть того, что происходит.

— Я слушаю.

— Стоит сделать что-то осмысленное, как найдутся люди, готовые превратить это в бессмысленное. Примерно так.

— Гм…м… Получается, как говорили раньше: ни себе ни людям, — заметила Ирина Андреевна.

— Да.

— Итак, паспорт у тебя есть, виза — не проблема, в общем, я даю тебе свой кулон, звоню Марии, и ты летишь.