Армагеддон №3

Изголодавшиеся за день, жмущиеся от холода друг к другу женщины были уверены, что все это задумано для того, чтобы сломить их, превратить в таких же безмолвных, покорных послушниц, тенями проскальзывавших в своих заснеженных балахонах с улицы, где, похоже, начиналась настоящая пурга. В принципе, ни Валентина, ни две ее подруги вовсе не отказывались жить в любви и дружбе на природе, вечерами сидеть в главном чуме у костра и думать о Боге. Но ведь при этом в костре картошку можно было бы печь, а молиться можно было бы вообще под гитару.

Женщины с нетерпением ждали прихода Кольки. Валентина шепотом заверяла товарок, что уж она-то сумеет выпросить им у Кольки послабление. А ночью они отсюда непременно свалят, лишь бы только улеглась вьюга, Лишь бы им самим не заболеть после всех этих кошмаров. Самое страшное, если заставят при всех обливаться на морозе.

Возле привязанных к столбу женщин молча рассаживались в круг все сестры, некоторых они хорошо знали еще по прежней жизни. За ними встали братья со смурными, ничего не выражавшими лицами. И все-таки каждая из отступниц надеялась, что, как только придет сам Колька, так он поставит на место явно зарвавшегося Вадика и объяснит при всех, что никаких таких делов на их счет Вадику не приказывал. Ведь не нищетрепками они в секту пришли, как некоторые! Сам-то Колька морковь и картошку не жрал, у него рацион был иной, специальный. Валентина знала, что каждый день ему приносили теплую дичь. Око теперь жрал только парное, сырое мясо. В сущности, все три женщины довольно давно, больше трех недель не видели самого Николая, поэтому впились в него взглядом, когда он вошел в чум в сопровождении Вадика Жарова и Сергея Кропоткина. Братья и сестры, расположившиеся вокруг них, напротив, еще ниже опустили головы.

Одутловатое лицо Кольки поражало в свете факелов неестественной бледностью. Без того мелкие черты его лица будто еще более разгладились, тонкой скорлупой растянулись так, что небольшой нос превратился в едва заметный бугорок с вывернутыми дырочками ноздрей. Колька тяжело, с присвистом дышал, кутаясь в накинутое сверху балахона одеяло. Наказанные женщины все пытались поймать его взгляд, с жалкими улыбками стараясь обратить на себя внимание Живого Бога.

Но глаза у Кольки и раньше-то были узкими. Теперь бородавка на его переносице покраснела и неестественно набухла. Она будто привстала теперь над всей его бывшей личностью, а кожица над нею стала тонкой, восковой. Казалось, будто под этой глянцевой багровой кожицей что-то шевелится. И с затаенным восторгом братья и сестры ждали, что же будет, когда она однажды прорвется…

Сквозь слезы, которыми обливались у столба привязанные женщины, лицо Кольки казалось — огромным белым яйцом с багровой шишкой посредине. Этот Колька вряд ли мог им чем-нибудь помочь. С его появлением в чуме что-то неуловимо изменилось. Будто у всех, кто сидел и стоял рядом, исчезли знакомые прежде имена. Будто эти люди никогда не жили когда-то рядом, не были бухгалтерами, ракетчиками, шахтерами, учителями музыки… Будто и у самих рыдавших отступниц не было никакой жизни прежде, а чтобы жить другой, надо было знать какую-то тайну, которую никто так и не открыл. Женщины почувствовали, как холод, терзавший их целый день через влажные свитера, сонным туманом просачивается в душу.

Из-за бородавки Николай мог видеть теперь только прямо перед собой, неловко поворачиваясь всем корпусом. Слишком маленькими для его теперешнего тела цепкими пальцами с давно нестрижеными, грязными ногтями он с видимым усилием удерживал на груди огромное ворсистое одеяло. От его взгляда сердца начинали неистово биться в такт барабанам и бубнам, в которые застучали все братья и сестры, затянув нудную песню, как только он вошел в чум. Привязанные к столбу женщины почувствовали, как от такой песни у них помутилось в голове, стены чума начали раскачиваться, то удаляясь, от приближаясь вплотную, а лица камлавших вдруг начали расплываться в сплошное серое пятно. Последним усилием воли женщины пытались удержаться от цепкого безразличия, накатывавшего на них от односложного мотива и лихорадочного ритма песнопений.