Армагеддон №3

— Петрович, сейчас почувствовал, как люди с ума сходят! — еще в потрясенном состоянии нервов сказал Ямщиков, выбрасывая сигарету. — Мне как-то надо сохраниться, ведь все шизеют на глазах!

— Меня, что ли, имеешь в виду? — с нескрываемым безразличием спросил проводник. — Да я решил в завязку уйти. Хотя… Сейчас только вспоминал мечты разные, иллюзии, с которыми на железку пришел. Тоже подумал, я тогда был чокнутым, или наоборот — потом?..

— А что такое? — заинтересовался Григорий.

— Ну, знаешь ведь, раньше правило такое было, что если баба в поезде родит, то ребенка потом вся железка бесплатно катает. Наши нынешние крохоборы такое урезали, конечно, иначе хитрое бабье нарочно рожать сюда бы полезло. Но раньше такое правило было, не вру. И представляешь, вспомнил мечты молодости, чтобы именно у меня в вагоне кто-нибудь родил! Представляешь, каким идиотом был? В тонкостях представлял, как я героически роды принимаю, как мамаша благодарно рыдает при расставании… Даже самого слеза прошибала… Ну, ты понимаешь, что это строго между нами…

— Да чего уж непонятного? — с грустным смехом ответил Ямщиков. — Ты перед собою видишь такого же урода. Сейчас мечтал, что как бы те два пацаненка из последнего купе — мои собственные, а я, дескать, с женой к матери еду…

— Гриша, это так бабы на нас влияние оказывают! Не поддавайся, Григорий! — не на шутку испугался Петрович. — Иначе всем писец будет! Я пил только потому, что мне вдруг захотелось жить обычной такой жизнью, в которую нас бабы затягивают… Может, они по-своему правы, конечно. Но по скудости умишка эти дуры не в состоянии понять, что у мужчин, вообще-то, свои задачи имеются. И на этих задачах, может, мир держится!

Петрович хотел прибавить еще что-то важное, но только грустно махнул рукой. В целом его Ямщиков понял. Они стояли в объединяющем мужском молчании. Обоим стало значительно легче, хотя они понимали, что болтаются где-то на самой грани. Действительно, весело будет, если они спятят одновременно…

Тускло светили лампочки тамбура. А за окнами вагонных дверей стояла непроглядная темень, хоть глаз выколи. И кто его знает, что скрывала она от них в своих цепких объятиях?..

КАМЛАНИЕ

Потрескивая, догорали смолистые факелы возле Шатра Божественного Послания. А дальше, за высокими лиственницами скрывалась непроглядная темень, хоть глаз выколи. И кто его знает, что скрывала в своих цепких объятиях?..

Разбудили как всегда, затемно, в четыре утра. Наскоро натянув на зимнюю одежду белые балахоны, все послушно построились в большой круг, в центре которого главный богослов, бывший редактор районной малотиражки Вадик Жаров, а ныне кодификатор учения, редактирующий тексты самого Живого Бога, принялся ругать братьев и сестер, все более распаляясь.

Несколько женщин возроптали и отказались накануне обливаться холодной водой и заниматься босохождением, хотя именно такое послушание наложил на них Вадим. Взъелся на этих баб Вадим, конечно, лишнего. Но ополчился он на них вовсе не как на баб, половых различий в послушании среди братства не допускалось. Более того, в Городе Живого Бога царил полный, абсолютный запрет на половую жизнь, дополняемый запретом на любые, даже случайные прикосновения, причем не только к людям, но и к домашним животным. Две старицы, прихватившие из Подтелково с собой собачек, до одури ходили теперь по улицам Лунных Цветов и Ласковых Снов на южном склоне сопки, очищаясь от бесовских прикосновений.

Недовольство Жарова вызвали женщины, прибывшие из одного поселка с Лихачки и дружно державшиеся вместе. А во всех, кто вместе держится, всегда заводится бес противоречия. Как Вадик с ними не боролся, женщины тихонько научили других баб надевать на бдения и литургию под белый балахон толстые свитера, куртки-ветровки и штаны с начесом. От обливаний на морозе на улице Поющих Гор и хождения босиком по улице Хрустальных Врат бабы категорически отказывались, хотя Вадим объяснял им, как людям, что заболевания, заработанные в таком святом месте, с резким повышением температуры трактуются учением как прохождение "огненного крещения", ведущего к омолаживанию и сожжению "внутренней скверны".