Архив Шамбала

Следующий вызов меня в тот же домик на Охте произошел через десять дней. Правда, на сей раз, я должен был провести проверку внушаемости и отзывчивости у нескольких человек, включая и того, с кем я уже поработал.

После этого мне объявили, что опыты прекращены, поскольку необходимо создать новое теоретическое обоснование взамен прежнего, не подтвержденного практикой. На мой вопрос: когда следует приступать к этому этапу, мне посоветовали хорошо отдохнуть.

В конце августа, сразу же по возвращении с семьей из Ялты, где мы проводили отпуск, я был приглашен к Варченко. Это был теперь человек, внезапно ослабевший и в физическом, и в интеллектуальном отношении, о чем, впрочем, он и сам мне сказал в самом начале беседы. Ссылаясь на свое нездоровье, он попросил забрать к себе архив лаборатории, пояснив, что самостоятельно составил конспекты всех наших лабораторных тетрадей, в которых фиксировались опыты.

И на этот раз я все еще верил, что речь идет просто о передаче мне функций руководства всеми исследованиями, поэтому взял записи, заполнявшие большой чемодан, который Варченко рекомендовал «временно» убрать подальше.

Именно тогда я впервые услышал фамилию Бокия, о котором прежде знал как об одном из героев Октябрьского восстания в Петрограде и основателе ВЧК. Теперь же я узнал и о его научных интересах, однако более подробно об этом рассказать не смогу.

Дома, не спеша, я просмотрел все принесенные материалы и был поражен тому, как нерационально использовались богатейшие результаты наших исследований.

Оказалось, мои коллеги достигли серьезных результатов, которые существенно помогли бы и мне. Мои же открытия пригодились бы им и, безусловно, укрепили бы общие достижения. Впрочем, это стало слишком поздним открытием.

Многое прояснилось в первые же часы после убийства в декабре 1934 года Сергея Кирова.

Я был арестован и сразу же подвергнут допросу. Сначала от меня требовали признаться в знакомстве с Николаевым, который убил Кирова. Поскольку я категорически заявлял, что никогда не видел Николаева, мне была предъявлена его фотография.

С удивлением я узнал на ней человека, с которым работал в домике на Охте. Этот факт я признал как имевший место в действительности, а также добавил, при каких обстоятельствах видел Николаева и что там происходило.

Спустя несколько недель меня вызвали на допрос поздно вечером, можно сказать, ночью. Кроме следователя, который допрашивал меня и прежде, в кабинете находился еще один человек. Он сидел в темном углу кабинета, за столом, на котором стопками лежали дела — таким образом я его плохо видел.

Едва я вошел и сел, следователь начал задавать мне один и тот же вопрос: при каких обстоятельствах я был завербован врагом народа Яковом Блюмкиным и какие задания я от него получал? Мои ответы о том, что Блюмкина я не знал, вызывали у следователя какое-то искреннее озлобление, будто я нагло лгу ему в глаза. Он именно так и сказал мне, стоя прямо передо мной. Зная от других, что арестованных на допросах часто бьют, я испугался, потому что боюсь физической боли. И невольно поднял руки, стараясь прикрыться от удара.

Вдруг из угла раздался негромкий голос:

— Вас, Росохватский, что, били следователи?

Я молчал и не двигался, опасаясь, что следователь как раз в этот миг и ударит.

Голос из угла приказал:

— Сядьте, вы, сядьте. Видите, человек испугался.

Следователь отошел к столу, а человек, сидевший в углу, спросил:

— Почему вы отрицаете факт знакомства с Блюмкиным? Вашего участия в заговоре с целью убийства товарища Кирова, более чем достаточно для расстрела. А знакомство с Блюмкиным — не преступление. Преступлением может считаться только осознанное и активное противодействие Советской власти выявлять и наказывать врагов народа. Вы понимаете меня?

Я кивнул, хотя и не понимал, что кроется за словами, произнесенными таким мирным, почти приятным тоном.

— Если вы не были пособником Блюмкина, то нечего бояться и лучше просто признать факт знакомства. Но, поскольку вы так упорно скрываете этот факт, у нас невольно возникают подозрения и сомнения в вашей искренности.

— Но, поверьте, я в самом деле не знаком с Блюмкиным.

Человек в углу вздохнул. Наверное, это было каким-то сигналом, потому что следователь внезапно подскочил ко мне и ударил в лицо, а потом и по телу, старясь попасть по болевым точкам. После третьего или четвертого удара я упал со стула на пол, и он продолжал избивать меня ногами.

Потом все прекратилось, и следователь снова отошел к столу. Я лежал неподвижно, будто надеясь, что они забудут обо мне, хотя прекрасно понимал: этого не произойдет.

Наконец, голос из угла сказал:

— Дайте ему фото.

Следователь подошел ко мне, взял меня за руку, потянул вверх:

— Вставайте, вставайте. Ничего страшного с вами не случилось. Смотрите сюда.

И тут я увидел на фотографиях того самого «Геворка», который так помог мне в свое время.

— Да! Этого человека я знаю, но я знаю его под именем «Геворк»! — почти закричал я.

— Геворк? — спросил голос из угла. — Ну, хорошо, пусть Геворк. Когда и как вы с ним познакомились?