– Ладно-ладно, я поняла. – Я могла бы отпроситься, соврать что-нибудь, но мне все еще нехорошо после того, что произошло вчера, и я была бы не против пару часиков побыть
Лампы сонно моргают, когда, спустившись, я зажигаю свет. Я ставлю коробку на прилавок и беру в руки книгу. «Божественная комедия» Данте. Они издеваются? На обложке с клубами адского огня стоит метка, что это специальное издание для подготовки к тесту на поступление в вуз, и к нему прилагается словарь. Я открываю первую страницу.
Ну уж нет, большое спасибо.
Я бросаю Данте на стопку запыленных простыней в углу, и она с гулким шлепком поднимает столб пыли. Настало время уборки. В спертом воздухе помещения стоит запах мыла, а из-за каменной отделки пола и прилавка кажется, что здесь холодно даже в летнюю жару. Я открываю окна и приступаю к работе.
Я смешиваю какую-то вонючую мыльную субстанцию, едкую настолько, что она грозит растворить мои перчатки, разъесть кожу и отполировать добела кости. Она веселенького ярко-голубого цвета и начинает блестеть, когда я размазываю ее по мрамору. Кажется, я даже могу слышать, как она разъедает грязь на камне. Я щедро вожу губкой во все стороны, и мой закуток на полу даже начинает чем-то напоминать мамин.
– Глазам своим не верю!
Я поднимаю голову и вижу, что Уэсли раскопал под простынями старый металлический стул и примостился на нем задом наперед. Основную часть мебели вынесли во двор, но несколько стульев, включая этот, задержались в кафе.
– Неужели под всей этой пылью погребена нормальная комната? – Он свешивает руки и упирается подбородком в спинку стула. Я не слышала, как он вошел.
– Доброе утро, – добавляет он. – Здесь, кажется, кофе не угощают?
– Увы, пока нет.
– И вы при этом зоветесь кофейней?
– Если говорить точнее, на вывеске написано «скоро открытие». – Я поднимаюсь на ноги. – Ну, что привело тебя в будущую кофейню Бишопов?
– Я тут подумал…
– Опасное занятие.
– Это точно. – Он игриво изгибает одну бровь. – Я решил спасти тебя от мук одиночества среди угрюмых дней и утомительных домашних забот.
– Да неужели?!
– Я понимаю, великодушно до неприличия. – Он замечает отложенную мной книжку, тянется к ней и проводит пальцами по тиснению.
– Что тут у нас?
– Летнее чтение, – говорю я и снова принимаюсь тереть прилавок.
– Им должно быть стыдно за это, – говорит он, пролистывая страницы. – Ведь обязаловка способна разрушить очарование даже самой лучшей книги.
– Ты читал его?
– Несколько раз. – Я удивленно поднимаю брови, и он смеется. – Опять этот скептицизм. Внешний вид может быть обманчив, Мак. Я не только воплощение красоты и обаяния. – Он принимается пролистывать дальше. – И насколько ты продвинулась?
Я издаю стон как от зубной боли и продолжаю тереть гранит:
– На две строки. Может, на три.
Теперь его очередь удивляться. Но он ничем себя не выдает.
– А знаешь, некоторые книги лучше слушать, чем читать.
– Да ладно!
– Я серьезно. И я тебе это докажу. Ты убирайся, а я тебе почитаю.
– Идет.
Я с азартом работаю губкой, а он кладет книгу на спинку стула и начинает не с первых строк, а открывает где-то в середине, прокашливается и начинает:
– «Здесь мною входят в скорбный град к мученьям[4]…»
У него ровный, мелодичный голос.
– «Здесь мною входят к муке вековой…»
Он поднимается на ноги, не отрывая взгляда от книги, и обходит стул кругом. Я стараюсь слушать, но слова сливаются в единый фон, и я могу только смотреть, как он шагает в мою сторону, и половина его лица скрыта тьмой. Потом он выходит на свет, и нас разделяет только прилавок. Я могу разглядеть шрам на его шее вдоль ворота, рядом с кожаным шнурком. У него широкие квадратные плечи, и светлых глаз сейчас не видно из-за густо опушенных ресниц. Его губы движутся, я растерянно моргаю, когда он начинает говорить тихо, вкрадчиво и почти маняще, словно вынуждая меня всю обратиться в слух, и я впитываю концовку стиха.
– «Оставь надежду всяк, сюда идущий!»
Уэсли поднимает на меня глаза и замирает, опустив книгу.
– Маккензи! – Он обезоруживающе улыбается.
– Да?
– Ты все мылом забрызгала.
Я смотрю перед собой и понимаю, что он не шутит. Мыло стекает с прилавка, покрывая пол веселыми синими лужами.
Я смеюсь, пытаясь скрыть смущение.
– Ну что ж, хуже уже не будет.
Уэсли, похоже, понравилось вгонять меня в краску. Он перегибается ко мне через прилавок и начинает рисовать пальцем мыльные узоры.
– Утонула в моих глазах, да?
Он еще больше подается ко мне, опершись руками о сухие части прилавка. Я хитро улыбаюсь и замахиваюсь губкой, собираясь его обрызгать, но он уклоняется, и мыльные капли попадают на и без того залитый прилавок.
Уэсли назидательно тычет черным ногтем в свою нагеленную прическу.