Архимаг ее сердца

И одновременно с попытками проснуться на него обрушились воспоминания. Артефакт Энолы сработал как надо… Но она в спешке не объяснила, как это будет. Да, верно, и не хотела объяснять. Не сочла необходимым предупредить, что в теле Мариуса откроется кусок астрала, но здесь, в мире живых, этот кусок будет источником силы для архимага, питательной средой, чтоб раздавить расплывчатую и скользкую черную гадину.

И он ее раздавил. Тварь разорвало в клочья, ее масленистая оболочка пузырилась и медленно растворялась в бушующем магическом пламени. На этом… действительно все.

И Алайна была рядом. А потом – предательские удары ножом, и легкие словно сжимаются в раскаленных тисках.

Однако, он мог думать, и следовательно, был жив.

Солнце гуляло по лицу, Мариус постепенно отряхивал с себя дрему и, наконец, открыл глаза – чтобы увидеть над собой глаза другие, графитово-серые, блестящие, встревоженные и счастливые одновременно. Вот оно, его счастье.

– Привет, – прошептала Алайна, – с возвращением.

А он, будучи не в силах оторваться, все смотрел и смотрел – на похудевшее, осунувшееся личико, на покрасневшие веки, его девочка плакала, на падающие на лоб темные прядки. И следом – молния прошила все тело. Ребенок! Тварь… говорила про ребенка.

– Алечка, – просипел он.

И попытался поднять руку, чтобы дотянуться до нее, но не получилось. Рука лежала соломенным тюком, безвольным и неповоротливым.

– Да, я здесь, – прошептала она, наклонилась и быстро поцеловала. Очень целомудренно, в щеку.

А потом догадалась и сама взяла за руку.

– Ты выздоровеешь. Ниата Дампи… Прислала записку, чтобы я ни о чем не волновалась, что ты через пару дней будешь как новенький. Это она так написала. Та блондинка, что тут жила… Это ведь она была, так?

Он не мог кивнуть, и поэтому просто моргнул.

– Невероятная женщина, – пробормотала Алька, устраиваясь на кровати удобнее, – что тебе рассказать? Знаешь, я убила Лиара Фэя. Оказывается, могу плеваться ядом.

Мариус протестующе захрипел. Все не то, не об этом он хотел слышать. Но язык с трудом ворочался, горло пересохло и говорить было трудно.

И Алька снова догадалась. Потупилась, правда, и немножко покраснела, но так мило. Почему из-за какой-то твари он так долго лишал себя этого счастья?

– Мариус, – смущенно сказала она, – ты, наверное, хочешь знать. У нас правда будет маленький… И я все хотела тебе сказать… Вернее, не так. Когда король нашел этого ребенка артефактом, мы договорились, что раз уж я выхожу за него, то буду молчать. И он позволил родить этого ребенка, а потом спрятать подальше, с кормилицей… Но теперь… когда король отказался на мне жениться, теперь я не связана никакими клятвами. И могу сказать, вот.

Более всего Мариус хотел подхватить ее на руки, закружить по комнате, а затем унести куда-нибудь далеко, в горы, где никто не будет мешать, но… не вреден ли для ребенка портал? Он не знал. Да и сам лежал бревном.

– Я… – слова давались тяжело, царапали горло, – я мечтал… об этом. Спасибо тебе.

А она почему-то расплакалась. И пришлось пересиливать себя, кое-как поднять соломенную руку, чтобы притянуть к себе птичку, такую теплую, родную, приятно пахнущую душистым мылом, яблоками, ванилью.

– Н-не надо… – выдохнул он в макушку, – тебе вредно…

И подумал, ах ты свинья, вредно ей… А сколько она плакала, когда ты развернулся и ушел от нее?

Но теперь… теперь все должно было быть правильно. Совсем.

…Выздоровление затянулось. Но к концу недели он кое-как поднялся на ноги, накинул старый халат и, осторожно держа Альку за руку, спустился вниз, на кухню. Там возились Телора и Аманда, лепили пирожки, а Лива привычно сидела за столом и что-то рисовала. Белое пушистое недоразумение, призванное Алькой, величественно лежало в оловянном блюде и помахивало пушистой кисточкой на хвосте. Конечно, все удивились. И обрадовались. Было видно, что женщины с трудом сдерживаются, чтобы не броситься на шею… Но больше всех порадовала Лива. Она соскочила с табуретки, схватила рисунок и, громко топая подошвами башмаков, подбежала к Мариусу. Глядя снизу вверх, протянула рисунок.

– Это вам, ниат Эльдор.

На листе бумаги был нарисован точно такой же пушистик, нарисован очень мастерски, словно был живым.

– Она заговорила, когда вас привезли домой, – смущенно сказала Телора, – когда вас гвардейцы короля заносили в спальню. Лива плакала и сказала тогда: не умирай. Это было первым, что она сказала.

Мариус все еще держал в руках рисунок, а другой рукой прижимал к себе Альку, когда нарисованный зверек шевельнулся, ткнулся вверх смешной мордочкой и, с треском разорвав невидимую пленку, начал выбираться в мир, цепляясь коготками за руку.

– Это ты? – Мариус торопливо поцеловал Альку в макушку.

Она тихо засмеялась.

– Нет, это не я.