Арканмирр

Человек, боящийся своего Зверя, боится самого себя. Человек, не боящийся своего Зверя, никогда не знал себя. Второй не умен, первый не глуп.

Человек, знающий свой страх, способен справиться с ним. Человек, знающий своего Зверя, способен контролировать его. Зверь, носящий ошейник контроля, сильнее неукрощенного Зверя — но Человек, умеющий контролировать Зверя, сильнее трижды.

Страх не дает силу. Зверь не дает силу. Силу дает борьба со страхом, поединок со Зверем.

Побеждает сильнейший. Это — Закон.

Человек, побежденный Зверем, более не Человек.»

Ицхак бен-Мариам отложил перо, перечел написанное еще раз, угрюмо кивнул, и изобразил вместо подписи знак Истребителей Нечисти. Затем вложил лист во взятый из книгохранилища старый, не поддающийся прочтению (ввиду выспренности текста, а не его состояния) талмуд о «секретах бытия и небытия», и отнес книгу на место.

Когда ее откроют в следующий раз, пергамент уже будет казаться почти того же возраста, что и сам фолиант…

* * *

Алхимик почувствовал, что отпущенная ему мизерная доля стихотворного таланта иссякла окончательно. Последнее четверостишье он уже выдавливал через силу — и знал, что если и теперь не добьется своего, останется лишь повернуть обратно.

Тот, кто знает слова — не достоин молчать.
Тот, кто ценит товар — не способен продать.
Тот, кто слеп — видит ночь, света темную дочь;
Тот, кто верит в свой дар — обречен потерять?..

Женщина в сером остановилась. Медленно, будто во сне, повернула голову к затаившему дыхание Властителю Турракана, почему-то чувствовавшему себя мальчишкой на первом свидании.

В глазах и на губах Аджан неожиданно сверкнула улыбка.

Тот, кому говорить — не утеха, но труд,
Тот, кто властен творить, но не властен вернуть, —
Что он видит, слепец? Лишь печальный конец.
Как он может решить, кто ему даст приют?

И в лучах всплывающего над восточным горизонтом солнца отразились образы грядущего, которое могло стать грядущим.

Для них.

А затем, с прежней улыбкой, Аджан протянула руку Джафару.

И они пошли назад, сквозь картины грядущего, настоящего и былого — которое никого уже не интересовало.

Как не интересовало идущих в золотистом солнечном свете подлинное завершение мифа — мифа, сорок лет назад ставшего реальностью единственно благодаря позавчерашнему разговору…

* * *

Строжайшая дисциплина и самоконтроль, что заменяют Истребителям Нечисти почти все житейские радости, на сей раз подвели. Оранжевый явно перебрал крепкой готландской браги, и его охватила неудержимая страсть поведать кому-либо свою печальную историю.

«Кем-либо» оказался местный лавочник Хамид, чувствовавший себя рядом с нетрезвым Истребителем более чем неуютно. Сбежать он, однако, не решался, и с сочувственным видом кивал, надеясь, что четыре больших кружки северного пойла скоро сделают свое дело, уложив даже Истребителя. Но Оранжевый, воинственно тыкая во все стороны тупым столовым ножом, не подавал признаков усталости.

— …И значит, подваливаем это мы к Горам Полумесяца. Ну, я вижу, что там вроде как пещера, иду в разведку, а отряду приказываю накрыться ветками и не чирикать…

— Верно, — подхватил Хамид.

— А тебя не спрашивают! Так вот, прокрадываюсь это я внутрь — и на меня ка-ак бросятся два ящера! Здоровущие, шагов по семь каждый! Ну, я одного сразу на клинок насадил, от другого увернулся и врезал ему каменюкой по черепу…

— Так им и надо! — провозгласил Хамид, видя, что собеседник уже уставился в стол потухшим взором и вроде готов отключиться.

Однако тут лавочника поджидала неприятность: крепкая рука Истребителя внезапно сгребла его за грудки и без особого усилия выдернула из-за стола.

— Гнида ты, — почти трезвым голосом заявил Оранжевый, — гнида и мразь. Драконыши это были. Дети. Такие же, как пятилетние сорванцы у меня дома… когда-то… Тоже на всякого гостя бросались с мечами из прутьев или просто так…

Хамид похолодел: он понял, С КЕМ разговаривает. Истребитель же, обращая на повисшего у него на руке маленького толстяка внимания не больше, чем на блоху, продолжал: