Диссиденты ведь в своём большинстве всё-таки были идейными борцами с Системой. А какая у Аркадия в эти годы могла быть Идея? Семью кормить надо! Дочке-то — всего ничего. И почему бы не подработать немного, тем более, что это именно тот редкий случай, когда работа делается с удовольствием. Вот он и соглашается на все предложения Фукса, зачастую и не особо задумываясь над текстами, которые тот ему даёт. Иногда они вдруг становятся ему скучны и он шпарит их скороговоркой, путая слова и глотая абзацы, чтобы скорее добраться до песни. А иногда вдруг заигрывается и начинает что-то добавлять от себя. Причём это "от себя" идёт у него не только от лица скромного советского служащего Аркадия Звездина, но и от лица и имени Аркадия Северного — героя и ведущего всех этих программ и концертов. И заигрывается Звездин-Северный настолько натурально, что до сих пор невозможно определить, где он рассказывает действительно случай из своей жизни, а где — фантазирует и импровизирует на тему "как это могло быть у Аркадия Северного".
Ведь для него, да и в какой-то мере для Фукса, всё это — просто своего рода игра, отдушина среди мерзости будней соцреализма. О том, что такие "игры" расшатывают Систему не хуже правозащитных прокламаций, никто из них тогда и не задумывался. Об этом в своё время задумаются органы. Потому что в советском народе оказывается весьма немалое число интересующихся подобными "недостойными" предметами! Кстати, поэтому Рудольфу Фуксу не особо-то и приходится ломать голову над вопросом: а какой же такой "запретной" тематикой его театр сможет заинтересовать публику? Ведь публика — это точно такие же "несогласные", как и Звездин с Фуксом.
Здесь нам придётся прерваться, потому что дальше нужно было бы говорить о том, кто же составлял соответствующую аудиторию в те времена, а это — предмет отдельного социологического исследования. Хотя, вероятно, ответ на многие вопросы о пропавших, или не получивших распространения записях "театра" Фукса-Северного, и надо искать, анализируя ту среду, а точнее — распространение записей в ней. Но оставим это для будущих исследователей.
Мы же хотим отметить, что разговор об "антисоветской" сущности фуксовского театра начат был для того, чтобы подчеркнуть другой, очень важный момент. Дело в том, что вне контекста этой "оппозиционности" невозможно получить полное представление об этом уникальном явлении, и о том, чем были для нас эти записи в душные 70-е годы. Современному человеку, не знакомому с реалиями советской жизни, и, соответственно, не способному представить себе, как же всё это воспринималось простым советским слушателем, фуксовские тексты покажутся в лучшем случае примитивными. А то и просто бредовыми. И по форме, и по содержанию. Что ж поделать, — чтобы понимать суть и чувствовать весь аромат этих "драматургических" игр, надо действительно прожить ту, советскую жизнь.
Что ж, как видите, в этом вступлении ни разу не произносятся слова "лагерь" или "зона". Но советскому человеку и так понятно, о чём тут речь. Не так уж и много лет прошло со времён страшной эпохи ГУЛАГа, да и в "благословенные" 70-е лагерная тема ещё оставалась достаточно актуальной.
Идут на Север срока огромные, Кого не спросишь — один указ. Взгляни, взгляни в глаза мои суровые, Взгляни, быть может, в последний раз…
Впрочем, нет нужды доказывать лагерную сущность лучшей в мире Страны Советов. Рудольф Фукс прекрасно знает, насколько всё это близко нашему народу.