Ариадна

Считать ли такой ответ грубостью, я не понимала, но спокойный, сердечный взгляд Ипполита подсказывал, что оскорбить он никого не хотел. Просто любил своих лошадей больше всего на свете, а я, хоть этого еще не знала, в тот миг исполнила бы, кажется, любую его просьбу. И кивнула слуге, который поспешил проводить нашего гостя в конюшню.

Я смотрела Ипполиту вслед. И думала, как непохож он ни на кого из бывавших у нас при дворе. А на отца своего и подавно.

Поначалу Тесей не доверял давно оставленному сыну. Не мог понять человека, столь отличного нравом от него самого. Не мог поверить в скромную добродетель этого юноши, в застенчивую сдержанность, которую ошибочно принял поначалу за неприветливость, высокомерие, скрытую обиду и сотню других причуд, не затрагивавших души Ипполита. Не распознал Тесей истинной чистоты, что лишний раз подтверждало, как темна его собственная душа. Но недели шли, Тесей недоверчиво и не теряя бдительности наблюдал, как Ипполит знай себе ухаживает за лошадьми – кормит их травой, которую сам же и собирает заботливо, расчесывает их густые гривы – и те блестят, струясь, выдергивает всякую колючку, посмевшую вонзиться в их плоть, мух отгоняет, не дающих им покоя, – и начинал убеждаться, что сын не затаил злобы и не питает тайного желания свергнуть отца и захватить его царство.

Однажды мы с Тесеем наблюдали, как Ипполит скачет на лучшем своем жеребце по полям. Конь был поистине огромен – шерсть белоснежная, мощные мускулы перекатываются по бокам. Однако этим могучим великаном Ипполит управлял с помощью нежнейших прикосновений – не щелкал кнутом, не орал ему в ухо, как на моих глазах часто делал Тесей со своими лошадьми, и те превращались в трепещущие тени, а изо рта у них от страха и изнеможения капала пена. Ипполит нагибался к лоснящейся шее жеребца, что-то шептал ему на ухо, и тот под опытной рукой хозяина двигался плавно, как вода. Он начинал со сдержанной рыси, постепенно ускоряя шаг, и вот конь под ним уже летел орлом, просто получая удовольствие от движения и желая доставить радость любимому хозяину.

Я могла наблюдать за Ипполитом часами, долго еще после того, как Тесею становилось скучно и он уходил выпить вина или поискать другого конюха для игры в бабки. Я оставалась у конюшен и наблюдала за Ипполитом, который, возвращаясь после выезда, наполнял кормушку водой и заботливо клал руку на спину коню, ожидая, пока тот напьется. Я видела, как лошади склоняют к нему длинные шеи, нагибают головы, чтобы он их погладил, кладут морды ему на плечо, просто наслаждаясь близостью хозяина.

Однако с Тесеем они поладили. На удивление, ведь были такими разными. Я понять не могла, о чем они могут говорить друг с другом, но часто заставала их увлеченными беседой. И досадовала, поскольку сама с Ипполитом почти не разговаривала. А мне очень хотелось больше узнать, как прошло его детство с матерью-амазонкой, чему он учился, ведь Ипполит казался зрелым не по годам. Но только я хотела вывести его из привычной застенчивости, узнать о нем больше, может, даже пробиться сквозь серьезную, а порой и печальную наружность, которую он являл миру, и найти теплоту, наверняка таившуюся где-то в глубине, как Тесей принимался болтать об очередном своем походе, считая, что Ипполиту, разумеется, хочется знать о нем во всех подробностях. Как Ипполит это терпел, я не представляла.

И вот однажды рано утром, пока Тесей не зашевелился еще, я ускользнула из дворца в конюшни. Заря только-только осветила восточные небеса, окрасила легким румянцем. Как я и ожидала, Ипполит был с лошадьми. В дремотной тиши этого раннего часа слышался лишь его тихий голос и довольное ржание в ответ.

Я постояла немного, понаблюдала. Все поверить не могла, что он и правда так ласков со своими лошадьми. Может, думала даже, что сейчас, не подозревая о свидетеле, Ипполит скажет им резкое слово или пригрозит – проявит жесткость утром, наедине, тогда и ясно станет, почему они весь день так смирны и послушны ему. Но нет. Он что-то говорил им, по большей части всякую бессмыслицу – исполнял песнь любви, а они в ответ качали большими головами, блаженно прикрывая глаза, когда он гладил им морды и за ушком их почесывал, будто безобидных жеребят.

Ипполит, похоже, и впрямь ничего не скрывал. Был именно тем, за кого выдавал себя, то есть невероятной редкостью. Как не дивиться такому чуду!

Я подкралась к нему, а значит, и испугать его должна была я, но, видно, замечталась, а очнулась, едва не подпрыгнув оттого, что Ипполит кашлянул, и встретила его пристальный взгляд.

– Моя царица, что привело тебя в конюшни так рано? – спросил он почтительно.

Застигнутая врасплох, я не знала, что ответить. Но наконец сказала:

– Не спалось.

Так и было. Несколько часов я пролежала в ожидании первых прожилок света, предвещающих зарю.

Он пожал плечами. Очевидно, мой ответ удовлетворил Ипполита, и большего он знать не хотел. Такой бесхитростный, думала я. Он не считал нужным вести праздные разговоры, заискивать, льстить, искать выгоды. Задавал вопрос, только если и правда нуждался в ответе.