Аргонавты

Но никто не спросил: Как можно смириться с вечным падением, распадом на куски?

Вопрос изнутри.

Я заметила, что в современной феминистской культуре популярна фраза «X мне нужен, как член в заднице». Разумеется, в ее контексте X — как раз то, что девушкам нужно в последнюю очередь (член в заднице = дырка в голове = рыбе зонтик и т. д.). Я целиком поддерживаю девушек, которые ощущают эмпауэрмент, отказываясь от не приносящих им удовольствия сексуальных практик, ведь, видит бог, сколько гетеромальчиков рады бы засунуть свое хозяйство в какую угодно дырку — даже в ту, где будет больно. Но меня беспокоит, что подобные выражения только подчеркивают «перманентное отсутствие дискурса о женском анальном эротизме… простой факт, что со времен античности не существовало ни одного важного и устойчивого западного дискурса, в котором женский анальный эротизм имел хоть какое-нибудь значение» [Седжвик].

Седжвик приложила огромные усилия, чтобы увековечить женский анальный эротизм (хотя ей самой по большей части нравилась только порка, которую не назовешь погоней за анальными удовольствиями). И хотя Седжвик (и Фрейман) хотят, чтобы анальный эротизм имел хоть какое-нибудь значение, это не то же самое, что желать его испытать. Даже бывшая балерина Тони Бентли, которая из кожи вон вылезла, чтобы стать признанной специалисткой по анальному сексу, в своих мемуарах «Капитуляция»[59] не может написать ни предложения о ебле в зад, не наводя тумана метафорами, плохими каламбурами или духовными исканиями. А Фрейман преимущественно восхваляет женский анус за то, что он — не вагина (провальный аргумент для содомитки).

Меня не интересует герменевтика, эротика или метафорика моего ануса. Меня интересует ебля в жопу. Меня интересует то обстоятельство, что клитор, притворяясь маленькой кнопочкой, охватывает всю область, как гигантский скат, — невозможно определить, где начинаются его восемь тысяч нервных окончаний и где они заканчиваются. Меня интересует тот факт, что человеческий анус — одна из самых иннервированных частей тела: Мэри Роуч[60] рассказала об этом в радиопередаче Терри Гросс, чем смутила меня, когда я везла Игги домой после прививок первого года жизни. Я периодически проверяла в зеркале заднего вида, нет ли у Игги нервно-мышечного упадка из-за прививок, а Роуч объясняла, что в анусе «куча нервов. Они нужны для того, чтобы анус различал твердое, жидкое и газообразное и выборочно избавлялся от чего-то одного или, может быть, всего сразу. Боже, храни анус — нет, правда, хвала и благодарение человеческому анусу, леди и джентльмены». На что Гросс ответила: «Давайте ненадолго прервемся, а потом поговорим еще. Это Fresh Air[61]».

Пару месяцев спустя после Флориды: от урагана новых гормонов и новообретенной уверенности в собственном теле ты всё время хочешь ебаться; я спешно прячусь в неебабельности, не желая потревожить плод, и всякий раз, поворачивая голову, проваливаюсь сквозь кровать от головокружения — вечное падение, — а от любого касания подступает тошнота, словно каждую клетку моей кожи мутит по отдельности.

То, что из-за гормонов ощущения от дуновения ветра или прикосновения пальцев к коже меняются от возбуждающих к тошнотворным, — великая тайна, которую мне не постичь, не разгадать. Как тайны психологии меркнут в сравнении с ней, так и эволюция кажется мне гораздо одухотвореннее книги Бытия.

Наши тела делались нам самим и друг другу чужими. У тебя в новых местах пробились жесткие волосы; по бедрам пролегли новые мышцы. Моя грудь набухла и болела больше года, и, хотя боль ушла, грудь до сих пор будто принадлежит кому-то еще (в каком-то смысле это действительно так, поскольку я всё еще кормлю). Годами ты был каменным, а теперь снимаешь рубашку, когда захочешь, и появляешься, мускулистый, без рубашки, в общественных местах, ходишь на пробежки — и даже плаваешь.