Аргонавт

Он ходит по перрону. Он прогуливается возле станции. Он покупает газеты. Он сидит на скамейке и поглядывает по сторонам. У него начинают болеть глаза. Они болят точно так же, как болели в детстве во время аллергических приступов. Но ведь это невозможно. Все давно прошло. Просто не выспался. Нельзя столько пялиться в компьютер. Нельзя пить столько кофе. Я сам себе создаю проблемы. Человек убивает себя сам. Черт, надо бы проверить ее аккаунт. Идти обратно? А время. Господи, прошло всего-то полтора часа! Время в Лондоне движется иначе, а в этом пригороде оно совсем другое, своенравное, как облако. Надо ждать. Или кофе? Опять кофе. Да сколько можно? Ты пропьешь тут все деньги. А может, купить сигарет? Покурить. Чтоб совсем тошно стало. Нет. Что за блажь! Где-то было интернет-кафе. Чай is the solution. Надо было взять лаптоп. Было бы подозрительно. Человек с компьютером. Шатается. Ходит кругами. Могут подойти. Возникнут вопросы. Нет. Этого не хватало. Без того как бельмо на глазу в этом старом плаще. Борода, как у чеченца. Потому и цепляются всякие. Маргинал среди маргиналов. Интересно, могут меня принять за фана Борланда? За фана, который тоже решил. Последовать. Нет. Вряд ли. Кто в эти дни о таком подумает? Его и в восьмидесятые не все знали. А в эти дни. Нет. Борланд крепко забыт. Он погребен кислотной эрой, рейвом, пробковым брит-попом, барбитуратными шу-гейзерами, глянцевыми диджеями и прочей шелухой. Но борода. Да. Борода. Купить станки и сбрить. ASAP. Трясущейся рукой. Все равно. Пластырь тоже. Сразу. Да. Хорошая мысль. Жил лет в киоске. Пластырь в аптеке.

Он ищет киоск. Бредет и оглядывается. Перебегает дорогу. Доходит до конца улицы, выглядывает за угол. Вот только что мимо шел. И нет! Это я вчера мимо него прошел. А вот аптека! Отлично.

Покупает пластырь. Спрашивает, нет ли у них бритвенных принадлежностей (не слишком ли я витиеват?). Нету. Of course, of course, my fault.

Головокружение. Присел на оградку. В задумчивости смотрел, как человек в ярких оранжевых брюках бежал за каким-то листом бумаги, спотыкаясь, почти падая, поймал, встряхнул, почистил, поцеловал, заулыбался, оглянулся, всем показал с улыбкой лист бумаги, сложил его аккуратно и спрятал в карман.

Киоск! Вот и киоск. Покупает упаковку Gillette, стаканчик кофе и маффин. Улыбчивая жирная негритянка. Милашка, несмотря на ожирение. Бедолага. Все могло быть иначе. Какой вкусный маффин! Какой горячий кофе. Ухм! Надо присесть. Сейчас даст по шарам. Сесть где?

Он видит пустую скамейку в сквере. Деревянная. Грязная? Обшарпана. Чертовски низко для моих колен, ну, да ладно.

Вытягивает ноги, потому что на этих скамейках бедра подпирают брюхо и тогда резь в боку, страшно думать отчего. Слетаются голуби. Крупные. Не как у нас. Сквозь молодую, но уже пышную листву с его глазами играет солнце. Он жмурится. Голуби воркуют у его ног. Кормить, кажется, нельзя. Или это не в Лондоне? Где? Какая разница. Просто не кормить и все.

Выбрасывает стаканчик в урну. Запрокинув голову назад. Закрыв глаза. Только не засыпать. Нельзя спать. Нельзя. Могут подойти. Вопросы. What time is it by the way? Кофе уже не вставляет. Или все-таки? В ушах гул. Приятный лондонский гул. Я бы так умер. Прекрасно. Последовав за гулом в голове. И в небо по трубе. Так. Надо идти в номер. На часок завести будильник в телефоне. Часок отдохнуть. Сил нет. Часок.

Ему кажется, будто он в номере. Он видит свой телефон. Черно-белая Nokia. Он ставит будильник. Ему кажется, что в номере еще кто-то есть. Нет. Когда так хочешь спать, начинаешь двоиться. Он смотрит из окна. Ему кажется, что он сидит в кинотеатре и видит на экране себя, выглядывающего из окна гостиничного номера в Англии. Из окна он видит тополь, который рос на даче возле дома, где долго жила на цепи злая собака. Летом в листве тополя заводились пчелы. Они гудели. Приятный успокоительный гуд. Жар, марево, гуд. Тополь шуршал листвой. Пчелы летали повсюду. Куда ни пойдешь, всюду они, занятые, деловые, снуют по улицам, заходят в магазины и кафе, улыбаются, разговаривают, жужжат, рассыпаются по площади под окном, раскрываются черными зонтиками, раскатывают каретами, стучат копытцами. Он понимает, что это Хельсинки. Ну, конечно! Собака охраняет катер, на котором сидят манекены и пьют кофе. На одном манекене беретка с советским крабом. Другой в зеленом рыбацком плаще и высоких сапогах. Он махнул ему рукой, перепрыгнул через борт и пошли вместе. В отель. Sokos Presidentti. Двери лифта раскрываются, и они сразу оказываются в номере. А. снимает с плеча сумку.

– Как съездил?

– Нормально, – отвечает А. – На пароме все спали, все, все спали. Забросили ноги на столики, не разуваясь, и спали.

– Ну да. Все верно. А что еще делать?

А. ложится в кровать не разуваясь: сапоги, мокрый рыбацкий плащ, охотничья шляпа с утиным пером.

– Такие удобные мягкие кровати, – говорит А. – Буду тоже, как швед.

– Или мертвый француз.

А. смеется.

– Приятно, что окно наглухо забито. Говорят, выбрасывались.