Аракчеевский подкидыш

— Но все-таки, — заговорил Квашнин, — они оба порешили, что фон Энзе согласится на этот поединок, так как иного исхода нет. Мартенс заявил, что считает «кукушку» дикой выдумкой трущобных армейских офицеров, которая, смотря по условиям, или бойня или балаган, и что его друг на балаганство не пойдет. Следовательно, надо обсудить и обдумать все подробности заранее.

— Конечное дело! — воскликнул Шумский. — Вы жару и наддайте. Небось, у нас из голубушки кукушки комедии не выйдет. Что они ни пожелают, я заранее на все согласен, а вам даю полномочие устроить так, чтобы один из двух остался на месте. Бой на смерть, а не на потеху столицы.

— Кукушка — вещь чудесная, — выговорил, как бы смакуя, Ханенко. — Благородная вещь! А не их дурацкая выдумка самого себя убивать. Да и условия простые: кричать и палить.

— Надо все-таки подумать и что-нибудь забористое надумать, — сказал Шумский угрюмо. — Я простой «кукушки» не хочу. Кончим ничем — беда. Да и срам.

— Какую же вы хотите? — спросил капитан.

— По-вашему крикнул раз да и выпалил раз! Нет, капитан. Я на это не пойду. Да и фон Энзе не пойдет. Это в самом деле балаган будет, комедия.

— Чего же вы еще желаете? — удивился Ханенко. — Ну пожалуй, повторить можно, хоть до трех раз садитесь.

— Нет, садиться один раз, а иметь с собой за раз три пистолета, по малой мере два. Вот я как желаю. И чтобы времени было дано с четверть часа, а то и больше. Вот что-с. И затем хочу я, что коли у нас будет у каждого по два выстрела, то «ку-ку» кричать по одному разу и сейчас двигаться с места на удачу!

— Это же зачем?!. — воскликнули оба приятеля.

— Ну, уж это мое дело!

— Скажите! Мы же знать должны, — заявил Ханенко. — У нас они спросят объяснения вашего требования.

— Извольте. Я хочу, чтобы после этих, так сказать, подаваний голоса, наступил благодушный спокой и мир. «Тишь да гладь, да Божья благодать». А чтобы на эту тишь да гладь был у меня лишний выстрел в запасе. Понятно, и у него тоже! Когда я его в темноте разыщу, тогда и шаркну в упор. Хоть четверть часа прошарю! Поняли?

Квашнин не понял сразу, но хитрый хохол сообразил тотчас же в чем дело, промычал и почесал за ухом.

— Понимё!.. — протянул он. — Ловко, Михаил Андреевич! Это вам кто-нибудь рассказывал, или сами надумали?

— Сам! — рассмеялся Шумский.

— Ловко! Ей-Богу. Это стало быть, когда наступит тишь да гладь, то распространится в горнице сильнейший и противнейший запах.

— Какой? — удивился Шумский.

— Смертью запахнет!

— Это верно, капитан.

— Да. И даже очень сильно пахнуть будет матушкой смертью одному из двух, а то и обоим. Это уже, стало быть, ваше собственное сочинительство, так сказать, усовершенствование обыкновенной кукушки. Пожалуй, что они на это не пойдут!

— Увидите, не посмеют не пойти! — вскрикнул Шумский. — Они вам что толковали. Не хотят быть посмешищем на весь город. Поэтому и надо нам не срамить российского изобретения. Немцы говорят, что это балаган. Ну вот, благодаря моему усовершенствованию балагана и не будет. Или его, или меня за ноги вытащут, либо мертвым, либо чуть живым.

Объяснившись еще подробнее ради своих полномочий, секунданты обсудили всевозможные мелочи. Обсудили даже те возражения, которые могут представить Биллинг и Мартенс.

Поздно вечером приятели Шумского уже собрались уезжать, когда Ханенко вдруг треснул себя по лбу и воскликнул:

— Ай да гуси мы! Нечего сказать! Главное и позабыли!.. Да и немцы тоже забыли.

— Что такое? — удивился Шумский. — Пистолеты? Так надо новые. Одну пару пусть выберет и купит фон Энзе, а другую — я. Берите деньги. Поезжайте завтра утром и купите.

— Какие пистолеты! — отозвался Ханенко. — Об этом я думал. Их купить не долго!

И обернувшись к Квашнину, капитан выговорил:

— А где же будет кукушка-то? У вас что ли на квартире, Петр Сергеевич, или у меня в спальне?

И он рассмеялся.

— Верно! — отозвался Квашнин. — Главное забыли! Надо будет об этом подумать за ночь, а завтра им обоим передадим. Может, они найдут.

— Как бы из-за этого помехи не было, — задумчиво произнес Шумский. — Нужна большая горница. Я тоже подумаю и если надумаю, то тебе, Квашнин, рано утром напишу.

И приятели стали прощаться.

Выходя уже в переднюю и накидывая шинели, Ханенко вдруг обратился к Шумскому.

— Михаил Андреевич! Еще один вопросик. Отвечайте мне, пожалуйста, да не сразу, а так подумавши маленько.

— Извольте. Что такое? — удивился Шумский.

— А вот что. Нельзя ли вам с уланом не драться…

— Как?.. Я не понимаю…

— Да так… Помириться, что ли, или так плюнуть и бросить.

— Христос с вами, капитан!

— И слава Богу, что Он со мной! Я вам дело говорю. Ведь раз уже совсем собрались драться, а дело уладилось. Ну и теперь можно уладить!

Шумский грубо и желчно рассмеялся.

— Хорошо оно тогда уладилось, нечего сказать! Уладилось тем, что негодяй нанес мне новое оскорбление, крикнув мне в трактире, что я не родной сын, а подкидыш Аракчеевский, да при этом же повторил свой отказ драться с подкидышем. Хорошо уладилось! Нет, вы, капитан, будьте капитаном и судите, как офицер, а не как барышня какая!

— Ну, ладно, ладно! Не сердитесь, — пробурчал Ханенко.