Аракчеевский подкидыш

И Шумский стал переводить глаза с портрета на девушку и с нее на портрет. И действительно, между портретом, который был очень похож на баронессу, и Марфушей не было ничего общего в чертах лица. А вместе с тем было что-то бросавшееся в глаза в смысле сходства.

Волосы Марфуши были темнее, глаза не так глубоки, не так красивы. В губах, во рту девушки не было и тени той неуловимой прелести, которая была в слегка раскрытых губах Евы. Наконец, у Марфуши не было в лице той кротости, изящной простоты, а, вместе с тем, в глазах какого-то сочетания детской наивности с детской строгостью.

— Ну, теперь смотри… — выговорил Шумский. — Красивая барышня?..

— Картинка. Таких и не бывает на свете, — отвечала Марфуша, разглядывая портрет. — Красавица! А я, дура, знаете ли чему удивилась! Покажись мне, как я вошла, что я себя увидала, что вы на окно зеркало поставили. Ан выходит, тут нарисовано. А волосы-то, все-таки, совсем как у меня, да и глаза…

— Да, — рассмеялся Шумский. — В темноте ты за нее пройдешь. Ну а днем по пословице: «Далеко кулику до Петрова дня».

Шумский вдруг задумался глубоко и забыл, что Марфуша, уже разглядев портрет, стоит перед ним в ожидании приказа выдти. Придя в себя, он удивился и чуть-чуть не спросил у девушки, что ей нужно.

— Ну, что же стоишь? Уходила бы.

— Я не смела. Да и дверь заперта.

— Отопри, да и уходи.

— Да ведь эта вы так сказываете, — заметила Марфуша, — а поди-ка иной раз сделай что без вашего приказания, так вы убить можете.

— Вот как? — выговорил Шумский, несколько озадаченный. — Скажите, пожалуйста, какого ты куражу набралась! Смеешь этак разговаривать! Ты, стало быть, меня не боишься?

— Я-то? — усмехнулась Марфуша. — Что делать, по правде скажу…

И она смолкла.

— Ну говори?

— По правде скажу, только не сердитесь и не обижайтесь.

— Да ну, ну говори!

— Я, стало быть, вас, Михаил Андреевич, насчет того, чтобы бояться, ни капельки то есть не боюсь. Вы не обижайтесь.

Шумский весело расхохотался.

— И почему я так думаю, сама не знаю. Хоть вы со мной раз худое сделали, чуть было не уморили ради потехи, а все-таки я вас теперь не боюсь. Опаивать меня вы опять не будете, потому в этом нужды теперь нет. Драться со мной, знаю, не станете. Эка невидаль! Девушку исколотить, ей лицо испортить. Этого и мужик не сделает… А больше вы ничего со мной сделать не можете…

— Ну, не храбрись! Не ручайся, Марфуша! На грех мастера нет! Бывали такие-то, храбрились да обожглись.

— Не знаю-с, а по мне так. Не боюсь и шабаш. Позволите выйти?

— Иди.

Но когда Марфуша была у двери, Шумский снова позвал ее.

— А когда же ваша свадьба со Шваньским?

— Не знаю. Это не мое дело.

— Как не твое дело?

— Вестимо. Это Иван Андреевич должны положить.

— Да ты-то рада за Ивана Андреевича замуж выходить?

— Они меня просят.

— Знаю. Но ты, может, за другого бы кого пошла помоложе да показистее. Ведь Иван-то Андреевич — мухомор!

— Как можно! Они добрые.

— Да ведь и мухомор добрый. Ты, может, против воли за него идешь, чтобы только пристроиться? Скажи по правде?

— Не знаю, — тихо произнесла Марфуша, потупляясь.

И Шумский вдруг встрепенулся. Те же слова, та же интонация голоса, тот же жест… Перед ним на мгновение появился другой образ: это стояла и говорила не Марфуша, а Ева.

— Фу ты, черт! — вырвалось у него невольно. — Наваждение какое-то! Ну уходи, а то, право…

Шумский не договорил, улыбнулся как-то странно и, отвернувшись от девушки, стал смотреть в окно.

— Ох, как вы меня испужали! — раздался голос Марфуши в коридоре.

Оказалось, что Шваньский был за дверями как бы на часах, карауля и подслушивая беседу патрона с невестой.

Марфуша, отперев дверь и выйдя в коридор, чуть не столкнулась с ним лоб в лоб.

XXI

Весь день Шумский с крайним нетерпением прождал своих приятелей-секундантов. Наконец, в десять часов Квашнин и Ханенко явились. Шумский вышел к ним навстречу и пытливо пригляделся к их лицам, стараясь по ним поскорее узнать результат совещания.

К его крайнему удивлению Квашнин выглядел весело и смешливо, а толстое лицо Ханенки расплылось в одну веселую усмешку, как если бы он приехал из театра, где прохохотал целый вечер.

— Что такое? — воскликнул Шумский, совершенно теряясь в догадках.

Квашнин пожал плечами и усмехнулся, а Ханенко захохотал на всю квартиру густым басом и промолвил:

— Черт в ступе! Вот что, Михаил Андреевич! Стоял свет и будет стоять, а ничего такого не приключится.

— Драться согласен? — выговорил Шумский, чтобы скорее узнать главное.

— Согласен! согласен! — заговорили оба.

— Слава Богу!

— Да вы не согласитесь, — прибавил Ханенко.

Когда все трое прошли в кабинет и уселись, Квашнин заговорил, рассказывая о свидании с Мартенсом и Биллингом, но начал тянуть, вдаваясь в загадочные подробности. Ханенко перебивал Квашнина, вставляя разные шуточки. Шумский понял по всему, что дело принимает какой-то забавно замысловатый оборот.

— Не томите меня! — выговорил он. — Скажите сразу, чего они хотят.

— Позвольте в двух словах скажу! — воскликнул Ханенко.