Аптечное дело

Они уже знали, что лед под ними становится все тоньше, а тут еще я начал его подтапливать… Бурциевичу было необходимо убедиться, что Зиганшин будет делать то, что выгодно им. И вдруг наш честный дурак взбунтовался. В его серую массу, называемую мозгом, проникло подозрение — и теперь его уже стало трудно сбить с панталыку. А когда Зиганшин еще и поговорил с Сысоевым, дело начало принимать для них совсем нежелательный оборот. Возможно, они попытались угрожать ему или шантажировать. Но Зиганшин был слишком упрям или слишком глуп, чтобы испугаться или продаться — сейчас уже неважна причина. Оставалась единственная возможность остановить его — убить. И они убили.

— Но как вы-то здесь оказались? — спросила девушка сорвавшимся голосом.

Я опять посмотрел на двери, хотя это и не имело большого значения. Мне нечего было сказать такого, что было бы неизвестно хозяевам этих дверей.

— Сейчас узнаете, — сказал я.

Растянувшись на диване, я все рассказал Табаковым.

Это было не расслаблением, которое свидетельствует о спокойствии души, но, скорее, концентрацией энергии перед прыжком тигра.

Я рассказал им все, о чем передумал, с самого начала. Подробно пересказал свой разговор с Бурциевичем и Миркиным за ужином, в течение которого многое нашло свое несложное объяснение. Я постарался ни о чем не забыть, но даже не подозревал, что мой рассказ произведет впечатление на Константина Табакова. Тот просто, без эмоций спросил:

— Как же мог такой человек, как Бурциевич, оказаться подобным прохвостом?

Табаков был высок и сухощав, почти что костляв, на голове — шапка седых волос. Глаза нервно поблескивают за стеклами очков. Свой вопрос он произнес таким же тоном, каким, вероятно, констатировал бы какой-нибудь химический. парадокс.

Я положил руку под голову и уставился в потолок.

— Вот в этом я с вами не соглашусь, — ответил я, положив руку под голову и уставившись в потолок. — Как можно крысу обвинять в том, что она крыса? Таков уж его стиль жизни. Бурциевич значительно более опасен, чем любой диверсант, коммунист или демократ, именно потому, что искренне верит, что является справедливым и прогрессивным гражданином. Он может презрительно говорить о «новых русских» и на самом деле презирать их, ощущая себя значительно выше их по положению. О своих политических воззрениях он говорит между рассказами о паре пони, присланных ему из Аргентины, и об очередной вечеринке своей дочери, на которой было выпито уйма ящиков шампанского. Но Бурциевич и сам принадлежит к тому же классу, хоть и не знает этого… Он не считает, что извлекает прибыль из своего производства. Он называет это «возросшим капиталом». К тому же очень гордится тем вкладом, который вносит в экономику России. И он с восторгом поддержал бы диктатуру в нашей стране, пусть под другим именем, и в то же время не переставал бы считать себя стопроцентным либералом. И даже то, что он на самом деле самый обыкновенный фашист, невозможно поставить Бурциевичу в вину, потому что он и сам еще не начал это осознавать…

Я постарался придать своему голосу максимум выразительности и проникновенности. Казалось, голос мой так и будет звучать и звучать, как бесконечный аккорд. Доходили или нет мои слова до разума слушавших его? Во всяком случае они западали им в душу.

Табаков взлохматил волосы и сказал резко:

— Но он занимается преступной деятельностью…

— Бурциевич, — ответил я, — никогда в жизни не совершил ничего преступного. Если он говорит Миркину, что и вы, и ваше изобретение — дрянь и вас нужно остановить, он просто выражает свое мнение. Если что-то с вами происходит и вы остановлены — он доволен. Если он просит Миркина поговорить со мной, попытаться убедить меня забыть о вас и начать работать на «Фармбиопром» — это тоже совершенно законно. Удается — отлично, если же нет, а в результате несчастного случая я погибну, то это рука судьбы, и не более… Подобное уже произошло с Зиганшиным. Я не сомневаюсь, что Бурциевич оставил Миркина наедине с Зиганшиным, чтобы тот попытался убедить бедолагу. Если бы Миркину удалась эта затея — хорошо. Ну а раз Зиганшин так удачно упал в ванной комнате, разбив себе голову… Что же, печальный случай, зато он предотвратил целый ряд неприятных событий.

— Но он пытался убедить вас в том, что я лжец и мошенник!

— Дипломатический маневр, отлично задуманный и проведенный. Кто-нибудь другой на моем месте легко поверил бы его словам. Ну и даже не убеди он меня полностью, согласие работать в «Фармбиопроме» стало бы мне хорошей компенсацией за некоторый разлад с совестью. И уж конечно, после этого я перестал бы беспокоиться о вас и вашей дочери и спал бы спокойно. Но состава преступления во всем этом опять же не было.

Табаков беспомощно покачал головой:

— Этот человек, вероятно, безумен. Его лицемерие просто невероятно.