Апрель, Варшава

«Уймись, — сказал он. — Думаешь, мне не хочется, чтобы в последний момент пришли добрые парни и прогнали злых парней?.. Еще как хочется. Но так не бывает».

Среди знакомых Гариваса был один физик, он жил на Красносельской. В октябре сорок третьего, за два дня до того, как немцы убили всех в Минском гетто, родители перебросили этого человека через стену. Они ночью подвели его, четырехлетнего, к каменной стене с «колючкой», взяли за руки и за ноги, раскачали и перебросили, пока не видел патруль. Мальчик сильно ушиб плечо, но не заплакал, а сделал, как велели папа с мамой. Ерзая коленками, он пополз по ледяной грязи, по трамвайным шпалам, по коровьим лепешкам. Потом он побежал. Он шел день, пил из луж в кюветах. Ночью он зарылся в сырой стог, а утром опять пошел в ту сторону, которую указал папа. Если по шоссе проезжали грузовики с солдатами или телеги — мальчик прятался. В деревне Смиловичи рыжего мальчика в городской одежде увидела невестка старосты. Она схватила ребенка за руку, завела в дом, дала вареной картошки и молока. Мальчика держали в доме два года. Про него знала вся деревня, и полицаи тоже, но никто не донес. Зимой мальчик заболел, надрывно кашлял и бредил. Староста ездил на подводе в Минск, за аспирином, растирал мальчика скипидаром. Пришла Красная Армия, мальчика отправили в детдом, в Витебск, а после в Новокузнецк. В сорок шестом его чудом отыскала тетя. Когда Гаривас готовил материал о старике с улицы Алленби, то перед его глазами вставали не десантники и танкисты на Голанах и Синае, а другое — как те двое берут сынишку за тонкие щиколотки, за мягкие запястья и бросают через стену.

Спыхальский надел очки с толстыми стеклами.

— Я был посыльным у Петряковского… — начал он.

— Да, вы говорили, — сказал Владик.

— Прошло больше шестидесяти лет, пан Гаривас. Я уж лет тридцать, как не вспоминал имен… И лица забыл. У Томаша Сбрыды одна нога была короче другой. Болеслав Кумицкий носил пенсне, он аптекарь был… Но лиц я не помню совсем. В моей группе было девять человек. Трое попали под начало к Петряковскому из «Батальонов Хлопских». Мы со Збышеком прибились в сорок первом.

Старик взял в руку свою исписанную бумажку, подержал на весу, вновь положил на скатерть. Гаривас с Владиком молчали. Было слышно, как в диктофоне шелестит кассета.

— Пан Юзеф… — Гаривас потер лоб. — Ваша рука… — Он посмотрел на безжизненную кисть в черной лайке. — Как все-таки это случилось?

— Це пан поведжял? — Спыхальский моргнул. — А, рука… Это случилось, когда мы их выводили. — Он обернулся к прихожей и позвал: — Гоноратка! Пшинешьчь тшарна кава!

— Выводили? — спросил Владик. — Кого выводили?

— У жидов было много раненых. Наши выносили их на одеялах. Группы Казимежа Ружанского и Яна Михуры выводили жидов в пригороды. А моя группа прикрывала их отход на Мурановской — такая была наша задача… У нас были автоматы «МП-сорок», хорошая машинка, сбоя не давала. Я, Збышек, Болеслав и Томаш — мы держали позицию за афишной тумбой… К вечеру гансы подвезли минометы, и мне оторвало руку.

— Погодите, пан Юзеф… — У Владика сел голос. — Я не понял…

— На Мурановской площади погибли пятеро из моей группы. — Старик прокашлялся и отер губы пальцем. — И Збышек. Он перетянул мне запястье шнуром, а потом в него попал осколок. Прямо в голову.

Гаривас потер щепотью переносицу. Он уточнил:

— Это было двадцать седьмого?

— Наши силы вступили в бой двадцать седьмого апреля! — жестяным голосом произнес старик. — Отряд пана майора Иванского выдвинулся через тоннель на Гржибовской и атаковал гансов. Моя группа вошла в гетто через тоннель в Налевках. И еще семь боевок прорвались через Заменхоф и Светожерскую. Одновременно с нашим маневром пошли в атаку люди из «Жидовски Звензек Войсковы». Мы соединились с жидами и ударили. — Спыхальский хлопнул ладонью по салфетке. — Земля горела — так мы с жидами ударили!

Вошла Гонората, поставила на стол деревянный поднос с тремя чашечками и кофейником. Владик подался вперед, приоткрыв рот. Гаривас остановил его движением ладони.

— Руководство «Армии Крайовой» отдало такой приказ, пан Юзеф? — спросил он.

— Это приказ был такой? — хрипло сказал Владик. — Кто дал вам приказ идти в гетто?

— Кто приказ дал? — Старик обернулся. — То не приказ был, пан журналист. То была честь польская. Генерал Петряковский сказал нам: они там гансов бьют, пся крев, они кровь льют… Невозможно было их не поддержать, они бились, как дьяволы. В том бою майор Иванский был ранен, а его сын и брат погибли. Наш связной установил на чердаке дома номер шесть тяжелый пулемет. — Старик сосредоточенно сказал: — Это очень усилило позицию жидов — пулемет отогнал пехоту.

Гаривас взял из пачки сигарету.

— Матка боска, они дошли до последней черты… Дошли до последней черты и стали биться. — Старик неловко вынул из кармашка жилета клетчатый платок, промокнул уголки глаз. — Но думаю, паны, что и наши люди… — у него дернулся длинный подбородок. — Наши люди, ожидая дозволения Петряковского, тоже дошли до последней черты.

* * *

— А вы что-то невеселы, коллеги, — сочувственно сказал Стась.