Апозиопезис

Клочья паутины и пятна застыли на месте. Фисгармония простонала и с грохотом рассыпалась на кусочки. Алоизий задумчиво вздохнул. Тип с той стороны говорил о женщине, это многое объясняло. Разочарование в любви, трагическая смерть и — пожалуйста — перед нами упырь! Вот почему он не знает древние языки! Это не настоящий демон, а только страдающая душа, зато обладающая громадной силой. При жизни этот человек должен был быть кем-то необычным, с сильным характером. Так что круг подозреваемых значительно сужается. Наконец-то хоть какая-то зацепка! Необходимо срочно сообщить Данилу о прогрессе следствия.

— Вставай, пан Мориц. — Джинн легонько пихнул ногой лежащего ничком еврея. — И не надо устраивать сцен, здесь вам не театр.

— Диббук![50] — схватился на ноги торговец рыбой. — В моем подвале! Это же конец света, что только люди скажут?! Зачем вы его вызвали, пан Алоизий? Нет, я покончу с собой! Впрочем, и так уже все равно, никто не пожелает иметь со мной дела и не захочет со мной торговать. Ой нет, уж лучше вы меня сами убейте! Раз уже вы и так затянули петлю мне на шее, то доведите дело до конца! Ну, быстрее! Или просто пробейте мне чем-нибудь мое несчастное сердце! — Еврей разорвал рубашку, открыв миру худую куриную грудь. При этом он старательно вытаращил глаза, редкие волосы торчали во все стороны.

— То что вы любите устраивать театр, мне известно, — Алоизий только махнул рукой. — Вот и Моисей был точно такой же, тоже обожал театральные жесты: горящие кусты, каменные скрижали, расступающееся море. Знаю, знаю, только успокойтесь, я уже ухожу.

— Моисей?! Пан знал Моисея?!

— Мой дядюшка имел честь быть его духом-покровителем. — Джинн пожал плечами и направился к выходу. — Сам я видел его только раз, но это было так давно, что нечего и говорить. И не надо так беспокоиться пан Мориц, диббук сюда не вернется. Единственное, какое-то время не играйте на инструментах. Вот это вот важно! Никакой музыки!

Мориц Хундесфельд ничего уже не добавлял, только глядел на негра широко раскрытыми глазами, словно видел его впервые в жизни. Он знал Моисея! В глазах еврея заблестело неподдельное уважение и идущее от самого сердца восхищение. Он хотел было что-то сказать, но только квохтал словно курица.

— А за гостеприимство рассчитаемся, когда все это закончится, хорошо? — Алоизий похлопал хозяина громадной ладонью по плечу. — И передайте спасибо жене за превосходного карпа. Я такого не пробовал еще со времен разрушения Иерусалима…

— Римлянами? — вздохнул Мориц. — Ай-вэй! Вашему превосходительству не следует забивать голову никакими расчетами. Для меня великая честь возможность называть вас своим приятелем. И этого хватит. Ой, минуточку, не выпущу же я вас голышом, сейчас чего-нибудь найдем прикрыться. — Хозяин кланялся и скалил зубы в улыбке, на лбу крупными каплями выступил пот. — Так пан и вправду проживал в священном городе в наше, еврейские времена?

— Ну да! И тогда я еще был моисеева вероисповедания, только лишь после разгрома принял политеистическую римскую веру.

— Пан был евреем?! — Мориц остановился, будто вкопанный.

— А что в этом такого удивительного? Кто из нас не был тогда евреем! — Вспомнив молодость, Алоизий только улыбнулся.

Варшава, 13 (25) ноября 1871 г., 19:00 вечера

Главный зал «Ресурсы Обывательскей»[51] сиял свечением газовых бра и висящих под потолком сотен «миллеровок», очень ярких и практически не дающих дыма стеариновых свечей, заткнутых пучками в люстры. Но даже если бы свечи были из воска, на их дым и так никто не обратил бы внимания. Воздух был заполнен потрясающей мешаниной запахов дешевых и дорогих духов, мужского одеколона, сигарного и папиросного дыма. Помещение заполнялось с каждой минутой, непробиваемая толпа теснилась у входа и толкалась довольно-таки грубо. Хотя хватало и дам в кринолинах и узорных шляпках, достойно перемещавшихся в компании джентльменов во фраках, в большинстве своем зрители принадлежали к низшим слоям общества. Иногда общий гомон перебивался громким смехом студентов и подмастерьев, и даже ссоры и ругань. Это было знаком, что билеты на концерт стоили сущие копейки, так что их могли себе позволить даже не очень-то богатые любители музыки.

В узеньком входе начался скандал, быстро перешедший в драку. Кто-то вопил пьяным голосом, но швейцары быстро вывели его силой. Публика даже не обратила внимания на инцидент, все толкались, чтобы найти себе место как можно ближе к возвышению, на котором выставлялся оркестр.

— Прошу вон туда, фроляйн фон Кирххайм, мои люди держат места во втором ряду, — указал полковник Кусов дорогу Генриетте. — Нам нужно сесть чуточку сбоку, чтобы за всем следить. Прошу вас внимательно приглядывать за публикой, быть может, вы заметите что-то вас беспокоящее. Как жаль, что мы здесь не для того, чтобы развлекаться.

— Долг прежде всего, полковник.

Геня сумела подавить смех, но губы ее превратились в тоненькую линию.