Апокриф

Не видел он ничего особенного в просьбе некого господина Тупсара помочь убедить жителей города в том, что лучше есть хорошие продукты, чем плохие. Он даже не до конца понял, что его вовлекают в рекламную компанию, и легко дал себя убедить, что совершаемое действо есть, скорее, просветительская акция, наподобие той, в которой он участвовал несколько месяцев назад, отговаривая земляков от опасных забав на зимних озерах. И уж тем более Острихс не осознавал, что с точки зрения честной конкуренции, задуманный Рийго Тупсаром ход не вполне чист.

С другой стороны, юноше и самому было интересно еще раз по-настоящему проверить свою способность влиять на людей. Ту самую способность, которую он начал смутно ощущать в себе года три или четыре назад.

* * *

Все началось, с каких-то детских пустяков, с какого то мальчишеского спора, в котором Острихс с гимназическими дружками обсуждал животрепещущую тему взаимоотношений с миром взрослых людей. Большинство мнений сводилось к тому, что взрослые — существа, прежде всего, недоверчивые, лишенные нормального воображения, зачастую, не способные понять насущных потребностей подрастающего поколения, и крайне трудно поддающиеся убеждению самыми разумными, с детской точки зрения, доводами. В подтверждение данного тезиса, участники диспута приводили массу примеров несправедливостей, самого обидного непонимания или недоверия, с которыми пришлось столкнуться лично им. Получалось так, что родителям или тем же воспитателям совершенно недостаточно простого честного изложения картины какого-нибудь, как правило, неприятного события: драки там, скажем, или прогула занятий, или случайной поломки имущества… Нет! Приходится долго, нудно и унизительно доказывать свою правоту или невиновность, чтобы, в итоге, все равно остаться под подозрением либо даже подвергнуться незаслуженной репрессии. Все были согласны, что взрослые в этом отношении — люди совершенно ужасные.

И только Острихс позволил себе усомниться в вынесенном приговоре. По его личному опыту выходило, что родители и педагоги, да и вообще, люди старшего возраста, всегда верили ему, когда он честно или, во всяком случае, искренно излагал собственную версию какого-либо события. Он готов был даже признаться, что в некоторых из таких случаев не говорил абсолютной правды. Детям ведь легко удается убедить самих себя в том, будто дело обстояло именно так, как им подсказало их же воображение. В таком случае искренность замечательно подменяет истину.

Друзья сначала обсмеяли Острихса, заподозрив его в попытке выпендриться, но когда он, обиженный подобной оценкой, повторил свой спорный для приятелей тезис, с жаром прося поверить ему, они… поверили. Очень легко и непритворно, без какого-то дальнейшего нажима. Кто-то при этом высказал вполне подходящую версию: дескать, Острихс известный тихоня, жутко послушный и, видимо поэтому, пользуется безоговорочным доверием у взрослых.

Тихоня — не самая лучшая репутация для мальчика-подростка, но таким уж был Острихс, если и не по сути своего характера, то по факту. Наверное, это впечатление о нем проистекало из того, что ему проще, чем кому-нибудь другому, удавалось избегать обычных в жизни любого человека конфликтов.

Ссора, даже между детьми, редко начинается прямо с драки. Как правило, она проходит вербальную фазу. Сначала — несогласие по какому-то, кажущемуся принципиальным, пункту, затем — не требующая аргументов ругань, и, наконец, — мордобой. В случае с Острихсом конфликт гасился как-то сам собой, в самом зародыше. Ему легко удавалось добиться согласия почти по любому, пусть самому идиотскому вопросу, даже по такому, который выдвигался оппонентом единственно с целью спровоцировать потасовку….

Как бы то ни было, упомянутый детский спор и его результат, скорее всего, впервые в жизни натолкнули Острихса на догадку о том, что ему дана некая сверхспособность. Впрочем, многие дети склонны подозревать у себя чудесные свойства. Первичное освоение окружающего мира идет у них через мифы, нарисованные им собственным воображением, в попытке как-то попроще объяснить сложные связи бытия. А самое простое объяснение самому сложному — чудо. В этом смысле дети — превосходная модель младенчества самого человечества, с той только поправкой, что детей дополнительно подкармливают небылицами взрослые. Исключительно с целью повышения управляемости. Кстати, в жизни вполне взрослого социума подобные приемы тоже не редкий случай.

Вообразив себя волшебником, ребенок как-нибудь непременно да попытается совершить желаемое чудо взмахом волшебной палочки, или произнесением магического заклинания. Отсутствие ощутимого результата бывает его первым шагом из пышного мира детских представлений в унылую обитель квадратно-гнездового рационализма.

А Острихсу как-то все не удавалось опробовать свою «волшебную палочку». Уж больно сложно было получить от ее использования недвусмысленный результат. Слишком специфическая оказалась у нее область применения. Например, обращать снег во взбитые с сахаром сливки с ее помощью нечего было и думать.