Апдейт консерватизма

Когда Карл Мангейм в «Консервативной мысли» объяснял консервативное представление о конкретности, он прежде всего обращался к понятию собственности. «Специфическая природа консервативной конкретности нигде не проявляется так явно, как в понятии собственности, отличающемся от обычного современного буржуазного понимания этого явления» [41]. Есть два типа собственности, предполагающие разные формы связи собственности с ее хозяином. Традиционный тип, о котором старые теоретики консерватизма говорили, что это «настоящая собственность», предполагал наличие живой, взаимной связи между собственностью и ее хозяином. Ему противостоит современный абстрактный тип, где собственность не связана с ее хозяином никак иначе, кроме как условиями договора. В первом случае собственность (прежде всего, конечно, речь шла о собственности на землю) и ее владелец представляют собой как бы члены одного тела, и разорвать их отношения полностью по существу невозможно. История показывает, что «настоящая» собственность давала ее хозяину определенные привилегии, например, право голоса в разных государственных собраниях (в случае имущественного ценза), право охоты, право включения в число присяжных и т. д. Владение землей наделяло человека особенной природой. Оно было связано с личным достоинством, и разорвать эту связь в определенном смысле слова было невозможно. Так, во Франции и в Германии вплоть до Нового времени, когда собственник земли менялся, право охоты к нему не переходило, оно оставалось за прежним владельцем, что свидетельствовало о том, что новый хозяин — «ненастоящий». Личное отношение собственности не только было неразрывным, то есть сохранялось даже вопреки юридическим актам о смене собственника, но оно не могло и возникнуть произвольно, посредством одного только правового акта там, где до этого его не существовало. Так, потомственный дворянин, покупая имение у неродовитого человека, не мог перенести на него отношения «настоящей» собственности только на том основании, что он сам принадлежит к старому дворянству. В общем и целом можно сказать, что отношение собственности вплоть до Нового времени существовало в двух ипостасях: правовой и традиционной. Они не только не совпадали, но до известной степени противоречили друг другу, что в реальной жизни часто порождало острые конфликты.

Арон Гуревич связывал такое ощущение непосредственной связанности между владением и владельцем с более ранней, варварской эпохой [42]. Он напоминает, что, например, норманны (то же относится и к древним германцам), весьма дорожа драгоценными металлами и стремясь их приобретать любыми способами (прежде всего, как водится, грабежом), тем не менее не пускали их в товарный оборот, не использовали для покупки жизненно важных вещей, а прятали монеты в землю, в болото, топили в море. Такое использование монет может показаться загадочным, если не учитывать, что, согласно представлениям, бытовавшим у этих народов, в сокровищах, которыми обладал человек, воплощались его личные качества и сосредоточивались его счастье и успех. Лишиться их означало потерять надежду на счастье и успех, а может быть, и вообще погибнуть. Поэтому спрятать золото в землю не означало заложить клад в современном смысле слова, то есть спрятать деньги с целью их сохранения и сбережения в превратностях быта и военной судьбы. Их прятали не для того, чтобы потом забрать. Клад, пока он лежал в земле или на дне болота, сохранял в себе удачу хозяина и был неотчуждаем. Он был собственностью хозяина, но не только в силу факта владения, не в силу права на владение (даже если оно имелось), не в силу вовлеченности его в экономические взаимодействия, но прежде всего по причине отождествления его с личностью хозяина, или, если использовать терминологию Мангейма, по причине наличия глубоких интимных внутренних связей между собственником и собственностью. Деньги — самая текучая и непостоянная из форм собственности — таким образом, лишались своей функции всеобщего посредника и «субстанциализировались», обретали личностную субстанцию.