– Аой!

В тайном раздумье
повисла
           симфония ночи.
Пахнет земля.
Тополь стоит
                в напряженьи
                                    упругом.
Тихо плывут облака.
В блеске холодном
застыли
           далёкие
                     горы.
Синие звёзды
смеются
и чертят узоры
в неярких
              усталых
                         мирах.
И ещё долго
навстречу рассвету
не выпорхнут
               сонные звуки
из голубого
               безмолвия.

Май

Весною
       землю
            относит в рай…

Благоухает
роскошный май!

Цветёт долина —
огнём горит!
И по ложбине
ручей звенит.

В наряд зелёный
одеты – бор,
холмы и склоны,
и цепи гор.

И солнце светит
теплей, теплей,
и смотрит в реку,
и блещет в ней.

И песня льётся
и вдаль зовёт,
и сердце бьётся,
чего-то ждёт…

Уж близко лето.
Как много света!
Какая синь!
Как мир красив!

              – Аой!

Не от себя

Мы с вами слишком долго не мужали
и до конца не знаем, как стары;
когда по-детски пели и смеялись, —
уж мы не вспоминаем той поры.

Мы слишком много потеряли сразу:
наш ум, ещё не стойкий, охладел.
И юности порыв без пользы пролетел,
уйдя из памяти и став пустою фразой.

И всё ж горит пока над нами луч надежды…

Но нам уж не сменить своей одежды:
она навек негодованье скрыла,
с которым мы теперь клянём земное зло.

Безвременья бесчувственная сила
с крутой скалы нас бросила на дно.

                                             – Аой!

“Воспоминаний неизменных нет…”

Воспоминаний неизменных нет;
теснят одни других, – вот жизни проза.
Но – не уйти от них и от того вопроса,
что на душе лежит как застарелый след.

Тот росчерк стал теперь уж неприметен.
Лишь иногда как будто ярким светом
твоё лицо озарено бывает.
Печаль с него разлука не смывает.

В минуты эти, огорчений полный,
тянусь к надеждам, за мечты цепляюсь.
Но – миг проходит и, хоть это подло,
я в слабости своей себе уж не сознаюсь.

И только мысль одна меня тревожит вновь,
что, может быть, я сам убил свою любовь.

Не сожалей, смирись…

В унылостях растраченные годы
                          не потревожат чувств
                                 сухим воспоминанием.
Где было глубоко, образовались броды.

Каскад надежд утих,
                 и чувственность иная,
                              пройдя через барьер
                                  пространственных вериг,
теперь восцарствует,
                           былое изгоняя.

В хозяйственный экстаз
                   вонзив свои права,
                      она сопернице дала отказ в пороге.
Где отцвели цветы, лишь шелестит трава.

То счастье, что хоть редко
                            но бурлило и сверкало,
уведено под тень, —
                            река с другим значеньем:
в пологих берегах она бредёт устало.

“Мы стоим под луной…”

Мы стоим под луной.
Твоя талия звонче бокала.
Льётся безмолвия песня.

                             – Аой!

“Вечер спускается…”

Вечер спускается
с крыш.
Розовый полог заката,
аукнув,
упал
     на горячие
                   сонные долы.
Прячется в тенях,
                   кого-то к себе подзывая,
робкая тишь.
Вздрогнул
              стареющий
                              тополь,
лист обронив,
заране
       бодрящей прохлады пугаясь.
Сны золотые
           себе подложив в изголовье,
стынет луна, —
думает
       вечную
                думу.