Анжелика. Путь в Версаль

После она ощутила себя легонькой как пушинка.

Капитан одевался, мурлыча военный марш.

– Клянусь чревом серых братьев-францисканцев, – приговаривал он, – ты доставила мне удовольствие! А я-то тебя боялся!

Вошел тюремный лекарь с тазиком для бритья и инструментом.

Пока ее грузному любовнику на одну ночь повязывали на шею полотенце и намыливали щеки, Анжелика оделась. Людоед продолжал делиться своим удовлетворением:

– Ты был прав, цирюльник! Свежа, как роза!

Анжелика не знала, как уйти. Неожиданно капитан швырнул на стол кошелек:

– Это тебе.

– Мне уже заплатили.

– Бери, – прорычал капитан, – и убирайся вон!

Анжелика не заставила просить себя дважды. Очутившись за стенами тюрьмы, она не сразу отважилась вернуться на находившуюся слишком близко от Шатле улицу Валле-де-Мизер. Она спустилась к Сене. На лето матросы с пришвартованных вдоль набережной Морфондю барж устроили на берегу купальни. Во все времена парижане и парижанки в течение трех жарких месяцев освежались, барахтаясь в Сене. Купальни представляли собой несколько свай, накрытых полотном. Женщины окунались в воду в рубашках и чепцах.

Женщина, которой Анжелика хотела заплатить, воскликнула:

– Ты в своем уме – лезть в воду в такую рань? Знаешь, прохладно.

– Ничего.

Вода и правда была холодная. Анжелика вздрогнула, но вскоре привыкла. Она была в купальне одна, поэтому могла несколько раз проплыть между сваями. Обсохнув и одевшись, она еще долго бродила вдоль берега, наслаждаясь теплым осенним солнцем.

«С этим покончено, – размышляла она. – Я больше не хочу совершать ужасные поступки вроде убийства принца нищих или из-за нищеты спать с капитаном стражи. Это не в моем стиле. Я люблю тонкое белье, красивые платья. Я хочу, чтобы мои дети больше никогда не знали ни голода, ни холода, чтобы они были хорошо одеты и к ним относились с почтением. Хочу, чтобы к ним вернулось их имя. Я хочу, чтобы ко мне вернулось мое имя. Я хочу снова стать знатной дамой».

Глава XVII

Когда Анжелика, стараясь не шуметь, проникла во двор харчевни «Храбрый Петух», на нее бросился вооруженный половником господин Буржю.

Она, в общем-то, была к этому готова и как раз успела отскочить и спрятаться за колодцем. Хозяин бросился вдогонку.

– Убирайся отсюда, нищенка, потаскуха! – вопил Буржю. – Чем я прогневал небеса, что они ниспослали мне голодранцев, сбежавших из Центрального госпиталя, Бисетра или того хуже? Я знаю, у кого бывает бритая голова вроде твоей. Возвращайся в Шатле, откуда пришла, или я сам упеку тебя туда! Не знаю, что помешало мне вчера позвать стражу. Я слишком добр. Ах, что бы сказала моя набожная женушка, если бы увидела, как опозорено ее заведение?

Стараясь увернуться от ударов половником, Анжелика принялась кричать еще громче, чем он:

– А что бы сказала ваша НАБОЖНАЯ женушка, если бы увидела, как ее позорит ее благоверный, напиваясь чуть свет каждый день?

Папаша Буржю резко остановился. Воспользовавшись этой передышкой, Анжелика продолжала:

– И что бы она сказала о своем загаженном заведении и о прилавке с заскорузлыми, как пергамент, петухами недельной давности? И о пустом погребе, и о дурно навощенных скамьях и столах?..

– Вот черт! – пробормотал он.

– Что бы она сказала о богохульствующем муже? Бедная матушка Буржю, которая с небес видит этот беспорядок! Могу заверить вас, не боясь ошибиться: ваша дорогая покойница не знает, куда деться от стыда перед ангелами и всеми святыми рая!

Лицо господина Буржю принимало все более растерянное выражение. Наконец он тяжело опустился на край колодца.

– Увы! – простонал он. – Зачем она умерла? Такая приветливая хозяйка, всегда спокойная и веселая. Не знаю, почему я до сих пор не нашел забвения в этом колодце!

– А я скажу, что вам мешает: мысль о том, что она встретит вас там, наверху, со словами: «А, вот и ты, папаша Пьер…»

– Простите, папаша Жак…

– «Вот и ты, папаша Жак! Не могу тебя похвалить. Я тебе всегда говорила, что ты один не справишься. Хуже, чем ребенок!.. И ты это доказал! Когда я вижу, во что ты превратил мое столь прекрасное заведение, сверкавшее чистотой, пока я была жива… Когда я вижу, как заржавела наша нарядная вывеска, слышу, как она скрипит в ветреные ночи, мешая уснуть соседям… А мои оловянные котлы, мои формы для пирогов, мои сковородки для рыбы… Как они исцарапаны! Твой идиот-племянник чистит их золой, вместо того чтобы использовать мягкий мел, специально купленный на рынке на улице Тампль. А когда я вижу, что ты позволяешь обворовывать себя всем этим жуликоватым торговцам птицей или вином, которые подсовывают тебе вместо каплунов петухов с обрезанными гребешками или бочки кислятины вместо доброго вина, как же я могу наслаждаться пребыванием в раю?.. Это я, святая и честная женщина?..»

Анжелика умолкла, чтобы перевести дух. Папаша Буржю неожиданно оживился.

– Да, ты права, – пробормотал он. – Ты права… Именно так она бы и сказала… Она была такая… такая… – Его толстые щеки задрожали.