Анж Питу

– Совсем недавно мое имя произносилось в присутствии вашего величества.

– Я вас не понимаю.

– Шесть дней назад меня арестовали и бросили в Бастилию. А я слышал, что без ведома короля не производится ни один более или менее важный арест.

– Вас? В Бастилию? – широко раскрыв глаза, воскликнул король.

– Вот лист из тюремного реестра, ваше величество. Как я уже имел честь говорить, шесть дней назад по приказу короля меня посадили в тюрьму, откуда я вышел три часа назад милостью народа.

– Сегодня?

– Да, государь. Разве ваше величество не слышали выстрела из пушки?

– Конечно, слышал.

– Так вот, та пушка открыла мне двери тюрьмы.

– Ах, – прошептал король, – признаюсь, я был бы крайне рад, если бы сегодняшний выстрел по Бастилии не оказался одновременно выстрелом по королевской власти.

– Право, государь, не стоит делать из тюрьмы символ государственного устройства. Напротив, ваше величество, скажите лучше, что вы рады взятию Бастилии, ибо отныне именем ничего не ведающего короля не будут твориться беззакония, подобные тому, жертвой которого оказался я.

– Но была же хоть какая-то причина вашего ареста, сударь?

– Насколько мне известно, никакой, государь. Не успел я вернуться во Францию, как меня арестовали и заточили в тюрьму.

– Скажите, сударь, – мягко спросил Людовик XVI, – не эгоизм ли с вашей стороны прийти сюда и рассказывать о себе, тогда как мне необходимо, чтобы вы говорили обо мне?

– Государь, мне нужно от вас одно только слово.

– Какое же?

– Имели ли вы, ваше величество, отношение к моему аресту – да или нет?

– Я даже не знал о вашем возвращении во Францию.

– Счастлив слышать этот ответ, государь. Теперь я смогу везде во всеуслышание заявлять, что если ваше величество и причиняет вред, то делает это, находясь в неведении, а тем, кто усомнится, приведу себя в пример.

Король улыбнулся и сказал:

– Доктор, вы льете бальзам мне на рану.

– О государь, я готов проливать его сколько угодно, а если пожелаете, то и вылечу эту рану, уверяю вас.

– Еще бы не желать!

– Только вам нужно очень захотеть, государь.

– Но ведь так оно и есть.

– Прежде чем продолжать, ваше величество, – проговорил Жильбер, – благоволите прочитать эту строчку, написанную на полях тюремной книги рядом с моим именем.

– Что за строчка? – с беспокойством осведомился король.

– Взгляните.

«По ходатайству королевы…»

Король нахмурился и воскликнул:

– Королевы? Значит, вы навлекли на себя немилость королевы?

– Государь, я уверен, что ее величество знает меня еще меньше, чем ваше величество.

– Но вы, должно быть, все же совершили какой-то проступок, ведь просто так в Бастилию не попадают.

– Похоже, попадают – ведь я побывал там.

– Однако вас послал сюда господин де Неккер, а приказ подписан им.

– Это так.

– Тогда объяснитесь. Переберите в памяти свою жизнь и посмотрите, не найдется ли какого-либо обстоятельства, о котором вы сами позабыли.

– Перебрать в памяти свою жизнь? Хорошо, государь, я это сделаю, причем вслух. Не беспокойтесь, это будет недолго. С шестнадцати лет я без отдыха трудился. Начиная с того дня, как я покинул Францию, я не знаю за собой ни одного проступка, ни даже ошибки, мне не в чем себя упрекнуть – мне, ученику Жан Жака, соратнику Бальзамо, другу Лафайета и Вашингтона. Когда приобретенные знания позволили мне лечить раненых и больных, я всегда помнил, что в каждой своей мысли, в каждом движении должен рассчитывать на господа. Раз господь поручил мне заботу о здоровье людей, я как хирург проливал кровь, но из человеколюбия и всегда готов был отдать свою, чтобы облегчить страдания или спасти больного. Как врач я всегда утешал, а порой и творил добро. Так прошло пятнадцать лет. Господь наградил меня за мои труды: я видел, как к страждущим возвращается жизнь, и все они целовали мне руки. Некоторые умирали – значит, так судил им бог. Нет, государь, повторяю: с тех пор, как пятнадцать лет назад я покинул Францию, мне не в чем себя упрекнуть.

– В Америке вы встречались с разными новаторами и в своих сочинениях распространяли их идеи.

– Да, ваше величество, я не упомянул об этом в знак признательности к королю и народу.

Король промолчал.

– Государь, – продолжал Жильбер, – теперь вам известна вся моя жизнь. Я никого не обидел, не оскорбил – ни королеву, ни даже нищего, и хочу спросить у вашего величества, за что я был наказан?

– Я поговорю с королевой, господин Жильбер, однако уверены ли вы, что приказ о вашем аресте исходил непосредственно от нее?

– Этого я не говорю, ваше величество, и даже думаю, что королева лишь поставила свою подпись на чьем-то прошении.

– А, вот видите! – радостно заметил Людовик.

– Да, но вам, государь, прекрасно известно, что, ставя свою подпись, королева отдает приказ.

– А на чьем прошении она расписалась? Ну-ка, посмотрим.

– Взгляните, ваше величество, – предложил Жильбер.

С этими словами он протянул королю письмо о заключении под стражу.

– Графиня де Шарни! – вскричал король. – Выходит, это она приказала вас арестовать? Но что же вы сделали бедняжке Шарни?

– Сегодня утром, государь, я даже не знал ее имени.

Людовик провел рукою по лбу.