Анж Питу

– Попытаемся, нет, не предотвратить, но задержать катастрофу, хотя я отвечаю вам за могучего союзника, господина де Лафайета.

– Лафайет – республиканец?

– В той мере, в какой может быть республиканцем маркиз де Лафайет. Если уж нам совершенно необходимо перейти к равенству, поверьте мне, лучше выбрать равенство вельмож. Равенство, которое возвышает, я предпочитаю тому, которое принижает.

– Значит, вы отвечаете за Лафайета?

– Если требовать от него только чести, мужества и преданности, да.

– Ну, хорошо, а чего же хотите вы?

– Рекомендательное письмо к его величеству королю Людовику Шестнадцатому.

– Такой человек, как вы, не нуждается в рекомендательных письмах, он представляется сам.

– Нет, мне нужно быть вашим ставленником, в мои планы входит, чтобы меня представили вы.

– И на что вы метите?

– Быть одним из придворных врачей короля.

– Нет ничего проще. А королева?

– Когда я окажусь близ короля, это уже будет мое дело.

– Но если она начнет вас преследовать?

– Я противопоставлю ей волю короля.

– Волю короля? Если вы этого добьетесь, вы совершите сверхчеловеческий подвиг.

– Если человек лечит тело и однажды не добьется того, что сможет направлять дух, он – величайшее ничтожество.

– Но не кажется ли вам, что заключение в Бастилии – скверная рекомендация для того, кто желает стать королевским врачом?

– Напротив, самая лучшая. Разве я не подвергался, по вашим словам, преследованиям за философские вины?

– Так я предполагаю.

– В таком случае король реабилитирует себя, поднимет свою популярность, взяв врачом ученика Руссо, сторонника новых доктрин, наконец, бывшего узника Бастилии. При первой же встрече с ним особо подчеркните это.

– Вы, как всегда, правы. Но могу ли я рассчитывать на вас, когда вы окажетесь рядом с королем?

– Полностью и всецело, пока вы будете придерживаться политической линии, которую мы примем.

– И что же вы мне обещаете?

– Сообщить вам, что настал момент, когда вам следует подавать в отставку.

Неккер с секунду смотрел на Жильбера, потом грустно произнес:

– Поистине, это самая большая услуга, какую преданный друг может оказать министру, ибо она – последняя.

Он сел за стол и стал писать письмо королю.

Жильбер же в это время перечитывал указ об аресте, бормоча:

– Графиня де Шарни… кто же это может быть?

– Возьмите, сударь, – сказал Неккер, протягивая Жильберу рекомендательное письмо.

Жильбер взял его и прочел:

«Государь!

Вашему величеству необходим преданный человек, с которым ваше величество могли бы обсуждать дела. Мой последний дар вашему величеству, моя последняя служба, перед тем как покинуть короля, – доктор Жильбер. Я неоднократно говорил о нем вашему величеству, и не только то, что он – один из самых выдающихся нынешних врачей, но еще что он – автор мемуара «Управление и политика», производящего чрезвычайно сильное впечатление.

Припадаю к стопам вашего величества.

Барон де Неккер».

Дату под письмом Неккер не поставил и вручил его Жильберу запечатанным простой печатью.

– А сейчас я в Брюсселе, не так ли? – добавил он.

– Вне всяких сомнений, и даже более, чем когда-либо. Впрочем, завтра утром вы получите от меня известия.

Барон постучал условным стуком, появилась г-жа де Сталь; на сей раз, кроме ветки граната, у нее в руке была еще и брошюра доктора Жильбера.

Не без одобрительного кокетства она держала эту брошюру так, чтобы Жильбер увидел ее название.

Жильбер откланялся г-ну де Неккеру, поцеловал руку баронессе, и та проводила его до дверей кабинета.

Он снова уселся в фиакр; Питу и Бийо дремали на переднем сиденье, кучер дремал, сидя на облучке, а лошади дремали стоя.

XXII. Король Людовик XVI

Встреча с г-жой де Сталь и г-ном де Неккером заняла у Жильбера около полутора часов. Вернувшись в Париж в девять с четвертью, он прямиком отправился на почтовый двор, нанял экипаж с лошадьми и галопом поскакал в Версаль, а Бийо и Питу отдыхали тем временем от трудов в маленькой гостинице на улице Тиру, где Бийо имел обыкновение останавливаться, приезжая в Париж.

Было уже поздно, но Жильбера это не остановило. Люди его закала всегда испытывают потребность в деятельности. Пусть даже его поездка окажется бесполезной, но он предпочитал лучше съездить зазря, чем оставаться в бездействии. Для людей нервических неизвестность – гораздо худшая мука, чем даже самая страшная действительность.

До Версаля Жильбер добрался к половине одиннадцатого; обычно в этот час здесь все уже спали глубоким сном. Но в тот вечер в Версале не спала ни одна живая душа. Лишь недавно сюда докатились отголоски взрыва, от которого еще дрожал Париж.