Анж Питу

Но он более не притворялся, будто читает, а смотрел на Катрин с явным желанием, чтобы она это заметила.

Узнав Питу, Катрин испустила тихий сдавленный крик, побледнела так, словно сама смерть предстала ей и протянула к ней руку, и, после секундного колебания, заметного лишь по дрожи в руках и по взметнувшимся плечам, она стремглав бросилась в лес, вскочила на лошадь и ускакала прочь.

Ловушка Питу была хитро расставлена, и Катрин угодила в нее.

Питу вернулся в Арамон, обуреваемый то радостью, то страхом.

Едва он уразумел как следует, что, собственно, он сделал, как ему стало ясно, что его незамысловатый поступок чреват многими опасными последствиями, о коих он и не думал.

В следующее воскресенье в Арамоне должны были состояться военные торжества.

Солдаты деревенской национальной гвардии, уже в достаточной степени обученные или почитающие себя таковыми, попросили своего командира, чтобы он собрал их и устроил им публичное учение.

Несколько соседних деревень, одержимых духом соперничества, потому что они тоже изучали военную премудрость, пожелали прийти в Арамон и вступить с арамонцами в соревнование под руководством своих начальников.

Депутации от этих деревень обо всем условились со штабом Питу; возглавлял их некий земледелец, в прошлом сержант.

По случаю такого великолепного зрелища набежала любопытная, принарядившаяся публика, и арамонское Марсово поле с самого утра было заполнено толпой девиц, к которым попозже присоединились отцы и матери ратников – эти стекались не столь поспешно, но с неменьшим любопытством.

Началось с завтрака на траве: то было незатейливое пиршество, состоявшее из фруктов и лепешек, сдобренных родниковой водой.

Затем забили четыре барабана по четырем сторонам деревни, где начинались дороги на Ларньи, Вез, Тайфонтен и Вивьер.

Арамон оказался центром, четыре же эти деревни изображали собой четыре стороны света.

Под бойкую дробь барабана тридцать три арамонских национальных гвардейца строем вышли из деревни.

Среди зрителей виднелась кучка местной дворянской аристократии и буржуа из Виллер-Котре; эта публика пришла посмеяться.

Кроме того, было множество окрестных фермеров – эти пришли поглазеть.

Вскоре на двух лошадках, бок о бок, прибыли Катрин и мамаша Бийо.

В этот миг арамонская национальная гвардия под флейту и барабан как раз выходила из деревни, предводительствуемая своим командиром Питу, который восседал на мощном белом коне, которого уступил ему на время его лейтенант Манике ради возможно более полного сходства с Парижем: разве мог Арамон обойтись без своего маркиза де Лафайета!

Лучась гордостью и самодовольством, Питу со шпагой в руке сидел верхом на могучем коне с золотистой гривой, и, не покривив душой, скажем, что на него любо-дорого было взглянуть: хоть ему и недоставало изящества и утонченности, зато он воплощал собой силу и отвагу.

Триумфальное выступление Питу и его людей, тех, кто привел в движение всю провинцию, было встречено радостными приветственными криками.

Арамонские национальные гвардейцы были все в одинаковых шляпах с национальными кокардами, ружья у всех сверкали, и шагали они колонной по два в весьма стройном порядке.

Итак, едва ступив на плац, они сразу снискали одобрение собравшихся.

Краем глаза Питу заметил Катрин.

Он покраснел, она побледнела.

С этого мига смотр стал для него важнее, чем для всех остальных.

Для начала он отдал своим людям приказ исполнить простой ружейный прием, и каждое движение было исполнено по его команде с такой точностью, что воздух дрогнул от рукоплесканий.

Не то вышло с другими деревнями: они проделали все вяло и нестройно. Одни были кое-как вооружены, кое-как обучены и заранее пали духом, видя, сколь невыгодно для них сравнение; другие пыжились от гордости и с излишним пылом исполняли то, что так хорошо усвоили накануне.

И все они выступили с весьма средними успехами.

Затем от строевых упражнений перешли к тактическим. Здесь Питу предстояло соперничать с бывшим сержантом.

В силу своего прежнего опыта сержант взял на себя общее командование; его задача сводилась к тому, чтобы заставить сто семьдесят солдат объединенного отряда маршировать и маневрировать.

Он с этим не справился.

Питу со шпагою под мышкой и в неизменной каске на голове наблюдал за происходящим, посмеиваясь с видом собственного превосходства.

Когда бывший сержант увидел, что головы колонн заплутали в лесу, в то время как хвосты уже возвращаются назад в Арамон, что все его каре рассеялись в непредусмотренных направлениях, что подразделения неуклюже топчутся на месте, а направляющие бредут куда попало, он растерялся, и два десятка его солдат недовольно возроптали на своего командира.

И тут со стороны Арамона поднялся крик:

– Питу! Питу! Пусть командует Питу!

– Да, да, пусть командует Питу! – подхватили жители других деревень, разъяренные поражением, которое они милосердно приписали тем, кто их обучал.

Питу вновь взобрался на белого коня и, став во главе своих людей, которых поместил во главе всего войска, отдал команду такой силы и таким великолепным густым басом, что содрогнулись окрестные дубы.