Анж Питу

Чем ближе подходил срок, тем ужаснее становилось настроение старой девы. На пятый день Питу уже пламенно желал, чтобы тетка немедля выбрала какое-нибудь ремесло; ему было все равно какое, лишь бы перестать быть козлом отпущения, лишь бы старая святоша не срывала на нем злость.

И вдруг в ее воспаленном, возбужденном мозгу блеснула прекрасная мысль. И эта мысль мгновенно вернула ей покой, которого она не имела уже шесть дней.

А состояла эта мысль в том, чтобы упросить аббата Фортье принять бедняжку Питу без всякой платы к себе в школу, а кроме того, добыть для него стипендию в семинарии, установленную его светлостью герцогом Орлеанским. При таком исходе учение не стоило бы ни гроша м-ль Анжелике, а г-н Фортье, не говоря уж о том, что старая ханжа в течение полугода снабжала его дроздами и кроликами, просто обязан был что-то сделать для племянника той, кто сдает внаем стулья у него в церкви.

Так оно и случилось. Анж был принят аббатом Фортье без всякой мзды. Этот аббат был славный человек, совершенно бескорыстный, щедро раздававший свои знания нищим духом, а свои деньги просто нищим; он был неуступчив лишь в одном-единственном пункте: солецизмы выводили его из себя, а от варваризмов он впадал в ярость. Тут для него не существовало ни друга, ни врага, ни бедного, ни богатого, ни ученика своекоштного, ни ученика бесплатного, и за эти провинности он карал с римской беспринципностью и лакедемонским стоицизмом, а так как рука у него была сильная, то карал он крепко. Это обстоятельство было известно родителям, и им предстояло выбирать: вручать или не вручать своих чад попечениям аббата Фортье, поскольку, вручив, они их полностью отдавали в его власть; на все материнские ходатайства аббат отвечал девизом, который велел выгравировать на ручках указки и плетки: «Кто крепко любит, тот крепко наказывает».

Анж Питу по рекомендации своей тетушки был принят в школу аббата Фортье. Старая ханжа, страшно гордая найденным выходом, который оказался куда менее радостным для Анжа, так как ставил конец его вольготной, независимой жизни, явилась к г-ну Ниге и объявила, что не только исполнила, но и превзошла пожелания доктора Жильбера. В самом деле тот потребовал, чтобы Анжу Питу дали приличную профессию, а она сделала стократ больше, так как дает ему приличное образование. А главное, где она дает ему образование? В том самом пансионе, где получил оное Себастьен Жильбер, за что доктор платил пятьдесят ливров.

На самом деле Анж получал образование даром, но никакой необходимости сообщать об этом доктору Жильберу не было, а буде это стало бы ему известно, то только лишний раз подтвердило бы беспристрастность и бескорыстие аббата Фортье. Подобно своему небесному владыке аббат раскрывал объятия со словами: «Пустите детей ко мне»[28]. Только вот, раскрывая отеческие объятия, он в одной руке держал учебник латыни, а в другой пучок розог, и ежели к Иисусу дети приходили в слезах, а уходили утешенные, то с аббатом все было наоборот: бедные дети шли к нему со страхом, а уходили плачущими.

Новый школяр явился в класс со старым сундучком под мышкой, чернильницей из рога в руке и тремя огрызками перьев за ухом. Сундучок должен был заменить, насколько это возможно, пюпитр. Чернильницу Анжу подарил бакалейщик, а огрызки перьев м-ль Анжелика прибрала у мэтра Ниге, когда делала ему визит.

Анж Питу был принят с той братской нежностью, которая зарождается в детстве и упрочивается во взрослом возрасте, то есть ошикан. Весь класс принялся насмехаться над ним. При этом два школяра были оставлены после уроков из-за его желтых волос, а два других из-за его великолепных колен, о которых мы уже имели возможность упомянуть. Один из этих двоих сказал, что ноги Питу похожи на колодезную веревку, на которой завязан узел. Шутка имела успех, обошла по кругу весь стол, возбудила всеобщую веселость и, как следствие, раздражение аббата Фортье.

В конечном итоге, выходя в полдень, то есть после четырех часов занятий из класса, Питу, который не сказал никому ни слова и вообще ничем иным не занимался, кроме как зевал за своим сундучком, уже имел шестерых врагов, тем более ожесточенных, что ни одному из них он ничего худого не сделал. Над печкой, которая в классе представляла алтарь отечества, эта шестерка принесла торжественную клятву – кто вырвать у Питу его желтые космы, кто поставить под его синими глазами не менее синие фонари, кто выпрямить его кривые ноги.

Питу не имел ни малейшего представления об этих враждебных приготовлениях. Выходя, он спросил у соседа, почему шестеро их товарищей остаются в классе, когда все уходят.

Сосед посмотрел сквозь Питу, обозвал его ябедником и удалился, не пожелав продолжить разговор.

Питу задумался, почему его обозвали ябедой, хотя за все четыре часа занятий он ни разу не открыл рта. Однако за это время он наслушался столько непонятного и от учеников, и от аббата Фортье, что отнес обвинение соседа к числу вещей, слишком возвышенных для его понимания…