Анж Питу

Она держала на коленях сына. Рядом сидела Андре. Две дамы вышивали в углу комнаты. Вот каково было ее окружение.

Постепенно дворец заполнялся блестящими офицерами; пестрели султаны, сверкало оружие. Ржали лошади в конюшнях, трубили фанфары, гремела музыка, исполняемая двумя оркестрами — Фландрского полка и гвардии. У решеток Версаля бледная, любопытная, втайне встревоженная толпа сторожила, рассматривала, судачила о празднике и о мелодиях.

Словно шквалы далекой бури, через раскрытые двери вместе с шумом застолья на улицу вырывались соблазнительные ароматы.

Было весьма неосмотрительно позволять этому голодному угрюмому люду вдыхать запахи мяса и вина, дышать воздухом радости и надежды.

Однако пиршество продолжалось, и ничто не омрачало его; поначалу офицеры, трезвые и сдержанные, разговаривали вполголоса и пили умеренно. Первые четверть часа все шло точно по намеченному плану.

Подали вторую перемену.

Господин де Лузиньян, полковник Фландрского полка, встал и предложил выпить за здравие короля, королевы, дофина и всей королевской семьи.

Четыре здравицы, взлетев под своды дворца, вылетели наружу и поразили слух унылых уличных наблюдателей.

Один из офицеров поднялся. Быть может, то был человек храбрый и умный, которому здравый смысл подсказывал, к чему может привести всеобщее ослепление, человек, телом и душой преданный королевской семье, которую так шумно чествовали.

Человек этот понимал, что за всеми этими здравицами забыли один тост, который напрашивался сам собой.

Он предложил выпить за здоровье нации.

Раздался долгий ропот, затем громкий рев.

— Нет! Нет! — в один голос кричали присутствующие.

И тост за здравие нации был отвергнут.

Таким образом пиршество обрело свой истинный смысл, поток — свое истинное русло.

Говорили и говорят по сей день, что тот, кто предложил этот тост, был подстрекателем, желавшим вызвать манифестацию протеста.

Как бы там ни было, его слова имели последствия самые прискорбные. Забыть народ еще можно, но оскорблять его — это уж чересчур: месть не заставит себя ждать.

Поскольку лед был сломан, поскольку на смену сдержанному молчанию пришли крики и громкие разговоры, про дисциплину все забыли; в залу впустили драгунов, гренадеров, швейцарскую гвардию — всех простых солдат, которые были во дворце.

Вино лилось рекой, бокалы наполнялись раз десять, подали десерт; он был тут же истреблен. Все захмелели, солдаты без всякого смущения чокались с офицерами. Это была поистине братская трапеза.

Всюду раздавались крики: «Да здравствует король!», «Да здравствует королева!». Сколько цветов, сколько огней расцвечивало всеми цветами радуги позолоченные своды, сколько радостных мыслей сияло на челе пирующих, сколько верноподданнических молний метали глаза этих храбрецов! Как отрадно было бы это зрелище для королевы, как утешительно для короля!

Как жаль, что ни удрученного горем короля, ни печальной королевы нет на празднике.

Угодливые слуги спешат к Марии Антуанетте, в ярких красках расписывают все, что видели.

Погасший взор королевы зажигается, она встает с кресла. Есть еще верноподданнические чувства, есть еще любовь французов! Значит, надежда не угасла.

Королева осматривается хмурым, полным отчаяния взглядом.

Перед ее дверями толпятся верные слуги. Они просят, заклинают королеву хотя бы на минутку выйти в зал, где две тысячи восторженных сторонников освящают своими здравицами королевскую власть.

— Король отсутствует, я не могу пойти одна, — говорит она грустно.

— С господином дофином, — настаивают опрометчивые люди.

— Государыня, государыня, молю вас, — шепчет какой-то голос ей на ухо, — не ходите, заклинаю вас, не ходите.

Она оборачивается и видит перед собой г-на де Шарни.

— Как, — удивляется она, — вы не внизу, вы не с этими господами?

— Я ушел, сударыня; там, внизу, царит такое возбуждение, последствия которого могут повредить вашему величеству больше, чем вы думаете.

В тот день Мария Антуанетта была не в духе, все ее раздражало и ей особенно хотелось сделать что-нибудь наперекор Шарни.

Она бросила на графа презрительный взгляд и собралась ответить ему что-нибудь очень обидное, но он почтительным движением остановил ее:

— Молю вас, государыня, подождите хотя бы возвращения короля.

Он надеялся выиграть время.

Но тут раздались крики:

— Король! Король! Его величество едет с охоты!

Это была правда.

Мария Антуанетта встает, бежит навстречу королю, еще не снявшему сапоги и не стряхнувшему дорожную пыль.

— Сударь, — говорит она ему, — внизу разворачивается зрелище, достойное короля Франции. Идемте, идемте!

Она берет его под руку и увлекает за собой, не глядя на Шарни, который царапает себе грудь от ярости.

Ведя сына за руку, она спускается вниз; целая толпа придворных идет впереди и позади нее; она подходит к дверям оперной залы, когда бокалы в двадцатый раз осушаются под крики «Да здравствует король! Да здравствует королева!».

XX ПИРШЕСТВО

В тот миг, когда королева вместе с королем и сыном показалась на пороге залы, грянул оглушительный, как взрыв в шахте, приветственный возглас.