Анж Питу

В ответ выборщики, не сговариваясь, бросили взгляд на площадь, откуда несся оглушительный шум.

Бертье понял, что это означает.

Тогда Бийо, протиснувшись сквозь толпу, окружавшую Байи, подошел с интенданту и протянул ему свою большую добрую ладонь:

— Добрый день, господин де Савиньи.

— Смотри-ка! Это ты, Бийо! — воскликнул Бертье смеясь и крепко пожимая протянутую ему руку. — Так ты, мой славный фермер, так выгодно продававший пшеницу на торгах в Виллер-Котре, Крепи и Суасоне, приехал затевать бунты в Париже?

Несмотря на свои демократические убеждения, Бийо не мог не восхититься спокойствием этого человека, шутившего, когда жизнь его висела на волоске.

— Садитесь, господа, — сказал Байи выборщикам, — начинаем судебное разбирательство.

— Согласен, — сказал Бертье, — но предупреждаю вас об одной вещи, господа: я измучен, я двое суток не спал, сегодня по дороге из Компьеня в Париж меня толкали, били, трясли; когда я попросил есть, мне принесли охапку сена, а это не очень-то подкрепляет силы; дайте мне поспать хотя бы час.

Лафайет пошел узнать, как обстоят дела. Он возвратился совершенно подавленный.

— Дорогой Байи, — сказал он мэру, — ожесточение толпы достигло предела: оставить господина Бертье здесь — значит подвергнуть ратушу опасности штурма, но оборонять ратушу — значит дать разбушевавшейся толпе предлог, которого она жаждет, а не оборонять ее — значит усвоить привычку сдавать свои позиции всякий раз, как на нас станут наступать.

Тем временем Бертье сел, потом прилег на скамью.

Он хотел заснуть.

Исступленные крики, доносившиеся через окно, нимало его не смущали: лицо его сохраняло ясность. То было лицо человека, отрешившегося от всего, чтобы погрузиться в сон.

Байи беседовал с выборщиками и Лафайетом.

Бийо не сводил глаз с Бертье.

Лафайет быстро подсчитал голоса и обратился к пленнику, который начинал задремывать:

— Сударь, благоволите быть наготове.

Бертье вздохнул, потом приподнялся на локте и спросил:

— К чему я должен приготовиться?

— Эти господа решили препроводить вас в Аббатство.

— В тюрьму так в тюрьму, — сказал интендант. — Да, — добавил он, глядя на смешавшихся выборщиков и понимая их смущение, — так или иначе, но давайте покончим с этим.

На Гревской площади долго сдерживаемый гнев и нетерпение прорвались наружу.

— Нет, господа, нет, — закричал Лафайет, — мы не можем вывести его сейчас!

Байи принял мужественное и смелое решение: вместе с двумя выборщиками он вышел на площадь и потребовал тишины.

Люди прекрасно знали, что он скажет; поскольку толпа готовилась совершить новое злодеяние, она не хотела слушать упреки, и не успел Байи раскрыть рот, как громкий рев покрыл его одинокий голос.

Поняв, что он не сможет произнести ни слова, Байи вернулся в ратушу; вслед ему неслись крики: «Бертье! Бертье!».

Потом сквозь эти крики пробились другие, подобные пронзительным нотам, которые вдруг прорываются в хорах демонов у Вебера и Мейербера. Это были крики: «На фонарь! На фонарь!».

Видя, что Байи возвращается ни с чем, за дело берется Лафайет. Он молод, горяч, любим народом. Он друг Вашингтона и Неккера и одним словом добьется всего, чего не мог добиться старец, чья слава в прошлом.

Но тщетно генерал подходил к горсткам самых ожесточенных преследователей, тщетно взывал он к справедливости и человечности, тщетно, узнавая или делая вид, что узнает кое-кого из вожаков, пожимал он им руки, останавливая их, умоляя образумиться.

Ни одно его слово не было услышано, ни один жест не был понят, ни одна слеза не была замечена.

Оттесняемый все дальше и дальше, он взошел на крыльцо ратуши и на коленях заклинал этих тигров, именуя их своими согражданами, не срамить честь нации, не срамить свою собственную честь, не превращать преступников, которым закон должен воздать их долю позора и наказания, в мучеников.

Поскольку он настаивал, брань обрушилась и на него, но он не испугался. Тогда несколько одержимых стали грозить ему кулаками и оружием.

Он смело двинулся навстречу ударам, и бунтовщики опустили оружие.

Но если они подняли руку даже на Лафайета, то что же ожидает Бертье?!

Лафайет, как и Байи, вернулся в ратушу ни с чем.

Выборщики увидели, что и он бессилен справиться с бурей; последний их оплот рухнул.

Они решили: пусть стража препроводит Бертье в Аббатство.

Это означало послать Бертье на верную смерть.

— Наконец-то! — произнес Бертье, когда решение было принято.

И глядя на всех этих людей с глубоким презрением, он знаком поблагодарил Байи и Лафайета, пожал руку Бийо и встал между конвойными.

Байи и Лафайет отвели взгляды в сторону, у одного глаза сверкали слезами, у другого — гневом.

Бертье спустился по лестнице таким же твердым шагом, каким прежде поднялся.

В то мгновение, когда он вышел на крыльцо, на площади раздался страшный вопль, потрясший округу, и откатился обратно, к каменным ступеням, на которых стоял Бертье.

Презрительно и бесстрастно глядя в горящие глаза этого сброда, Бертье пожал плечами:

— Какие странные люди! И чего они так вопят?