Анж Питу

Людовик XVI подчеркнул эти слова с неизъяснимым благородством, делая таким образом все, что в его силах, дабы возвысить многократно оклеветанную королеву в глазах свидетеля, способного в случае необходимости рассказать о том, что он видел и слышал.

Такая деликатность глубоко тронула Марию Антуанетту, она сжала в ладонях протянутую королем руку и сказала:

— Ну что ж! До завтра, государь, не позже — это последний срок; но я на коленях молю вас об отсрочке как о милости, на коленях, и клянусь вам, что завтра вы сможете отправиться в Париж, когда пожелаете.

— Смотрите, сударыня, доктор свидетель, — улыбнулся король.

— Государь, был ли случай, чтобы я не сдержала слова? — возразила королева.

— Нет, однако признаюсь вам кое в чем.

— В чем же?

— В том, что мне не терпится узнать, почему вы, покорившись в душе, просите у меня отсрочки на сутки. Вы ждете каких-то вестей из Парижа, каких-то вестей из Германии? Идет ли речь о…

— Не расспрашивайте меня, государь.

Король предавался любопытству, как Фигаро предавался лени, — с наслаждением.

— Идет ли речь о прибытии войск, о подкреплении, о политической хитрости?

— Государь! Государь! — прошептала королева с упреком.

— Идет ли речь о…

— Речь не идет ровно ни о чем, — отвечала королева.

— Значит, это секрет?

— Ну что ж! Да, секрет: секрет встревоженной женщины, только и всего.

— Каприз, не так ли?

— Каприз, если вам угодно.

— То есть высший закон.

— Это верно. Почему в политике все не так, как в философии? Почему королям не дозволено возводить свои политические капризы в высший закон?

— Это рано или поздно произойдет, будьте покойны. Что до меня, то я это уже сделал, — шутливо сказал король. — Так что до завтра.

— До завтра, — грустно сказала королева.

— Вы хотите, чтобы доктор остался у вас? — спросил король.

— Нет, нет, — сказала королева с живостью, заставившей Жильбера улыбнуться.

— Тогда я забираю его с собой.

Жильбер в третий раз поклонился Марии Антуанетте, которая на сей раз попрощалась с ним не столько как королева, сколько просто как женщина.

Жильбер направился к двери и вышел вслед за королем.

— Мне кажется, — сказал король, идя через галерею, — вы поладили с королевой, господин Жильбер?

— Государь, этой милостью я обязан вашему величеству, — ответил доктор.

— Да здравствует король! — закричали придворные, уже столпившиеся в передних.

— Да здравствует король! — подхватила во дворе толпа иностранных офицеров и солдат, теснившихся у ворот дворца.

Эти приветственные возгласы, звучащие все продолжительнее и громче, вселили в сердце Людовика XVI радость, какой он, быть может, никогда не испытывал в подобных, впрочем, весьма многочисленных, случаях.

Что до королевы, сидевшей у окна, то есть там, где недавно произошла такая тягостная для нее сцена, то, услышав изъявления любви и преданности, встречавшие короля на всем его пути и затихавшие вдали, под портиками и в густой тени, она сказала:

— Да здравствует король! О да! Да здравствует король, он будет здравствовать вопреки тебе, подлый Париж: ненавистная пучина, кровавая бездна, ты не поглотишь этой жертвы!.. Я вырву ее у тебя вот этой слабой рукой, которая грозит тебе сейчас и предает тебя проклятию и каре Господней!

Произнеся эти слова с ненавистью, несомненно испугавшей бы любого, даже самого бесстрашного революционера, королева простерла в сторону Парижа свою тонкую руку, выпростав ее из кружев, словно шпагу из ножен.

Затем она кликнула г-жу Кампан, самую доверенную из придворных дам, и заперлась с ней в своем кабинете, сказав, что никого не принимает.

VII КОЛЬЧУГА

Наступило утро, такое же ясное, как накануне; ослепительное солнце золотило мраморные плиты и песчаные дорожки Версаля.

Птицы, тысячами слетевшиеся на деревья у входа в парк, оглушительными криками встречали теплый, веселый день, сулящий им любовные утехи.

Королева встала в пять часов. Она послала передать королю, что просит его зайти к ней тотчас, как он проснется.

Людовик XVI, несколько утомленный вчерашним приемом депутации от Национального собрания, которой ему пришлось отвечать (это было начало обмена речами), спал дольше обычного, чтобы отдохнуть и ничем не ущемить своей природы.

Поэтому просьба королевы настигла его, когда он пристегивал шпагу; он слегка нахмурился.

— Как, — удивился он, — королева уже встала?

— О, давно, ваше величество.

— Она все еще больна?

— Нет, ваше величество.

— И чего хочет от меня королева в столь ранний час?

— Ее величество не сказала.

Король съел легкий завтрак — бульон и немного вина — и пошел к Марии Антуанетте.

Он застал ее одетой словно для церемониального выхода — красивую, бледную, величавую. Мария Антуанетта встретила мужа той холодной улыбкой, какая, подобно лучу зимнего солнца, озаряла толпу на больших приемах во дворце.

Король не заметил грусти, таящейся во взгляде и улыбке королевы. Он уже приготовился к тому, что Мария Антуанетта будет противиться решению, принятому накануне.

«Опять какой-нибудь новый каприз», — подумал он и нахмурился.

Королева с первых же слов укрепила в нем это подозрение.