Антракт в овраге. Девственный Виктор

Я живо представляю себе его жизнь, скромную, ни богатую, ни бедную, очень буржуазную и известную заранее до самого конца. Одна мысль о подобном существовании наводит на меня уныние и грусть. Я понимаю, что можно полюбить человека не равного себе, другого круга, воспитания, – «не пару», но тогда должен быть романтизм, тогда хочется прелести контраста. Можно полюбить бедного поэта, акробата, даже, скажем, шофёра, но мелкого чиновника – без будущего, без нищеты, среднего маленького обывателя, – это немыслимо. В старину, когда были разные смешные названия: «титулярный советник», «коллежский регистратор», это могло быть еще забавно, но теперь все эти чины существуют только на бумаге, так что повторение романса: «Он был титулярный советник, она – генеральская дочь», было бы лишено почти всякой поэзии.

Однако, я так много пишу о Жевердееве, будто это для меня имеет большое значение. Но это объясняется очень просто: сегодня не случилось ничего, что стоило бы записывать. Мне не хотелось ни выходить, ни петь, ни принимать кого-нибудь. Анатолий проник как-то воровским манером, я не дала еще достаточно ясного распоряжения служанке. Не хотелось ничем заниматься. Стала приводить в порядок свой книжный шкаф. Попалась «Франческа» д'Аннунцио. Я зачиталась ею среди разбросанных книг, стоя, почти забыв об обеде. Оказывается, я еще помню итальянский. Воспоминания о Рамине, Равенне, Флоренции так набежали на меня, что закружилась голова. Всё-таки, это – какая-то общая, сладкая родина всего прекрасного. И как, как в этой книге говорится о любви!! После этого жизнь делается вдвое милее.

Написала записочку Викентию Петровичу.

Ложась спать, вспомнила о Жевердееве и вслух рассмеялась. Полюбить его – всё равно, что спрашивать мнения о французской музыке у моей горничной.

29 марта.

Сегодня отвела, как говорится, душу. Мне было жалко, что Викентий Петрович не влюблен в меня, хотя бы слегка. Это было бы восхитительно. Конечно, он не очень молод и нельзя сказать, чтобы был очень красив, особенно когда наклоняет голову (у него откуда-то берется длинный-предлинный нос), но какой умница и как говорит!

Мы вспоминали Италию, и мне казалось, что я снова брожу по золотым пустыням Римской Камлании, вижу зеленую Лукку, гордую, темную Геную и навсегда драгоценную Флоренцию.

Я помню… были сумерки, я шла около Палатина, и маленькие девочки, лет по пяти, взявшись за руки, тихонько пели и кружились хороводом. И они даже были торжественны – эти малютки, – и как печальны! Эти пустыри в двух шагах от шумных улиц, катакомбы, белые акации и вдали тень акведуков!.. Как бы мне хотелось опять увидеть всё это с кем-нибудь, кто бы меня любил!

Будто в насмешку над моим желанием, сейчас же, как ушел Викентий Петрович, является Жевердеев.

Спрашивает: «Можно?»

Я говорю: «Пожалуйста», но жду, что он объяснит свой визит. Ничуть не бывало. Сидит, говорит о погоде. Я смотрю на часы, звоню служанку, распоряжаюсь насчет обеда… Наконец, понял.

– Я вас задерживаю? Я понимаю, что делаю бестактность, но мне трудно провести день, не видя вас.

Я молчу.

– Вы мне позволите иногда заходить к вам?

Я всё молчу. Помялся и говорит:

– Я приду завтра, можно?

– Знаете, не совсем удобно встречаться каждый день. Я выше всяких пересудов, но в данном случае хотела бы их избежать.

– Вы боитесь сплетен?

– Иногда я не люблю их.

– Да… до свиданья… я так люблю вас!

Я взяла его за руку и сказала ласково:

– Бросьте эту мысль! Это – безумие!..

– Может быть, вы и правы. До свиданья. Я постараюсь последовать вашему совету.

И ушел. Я была взбешена. Хоть бы (ну, не бросайся на колени, не обнимай), хоть бы руку поцеловал или заплакал! Ничего! И смеет еще что-то мямлить о любви! Никогда я так не сердилась!

30 марта.

Не утерпела и всё рассказала по телефону Викентию Петровичу. Он говорит: «Смотрите, не пройдите мимо настоящей любви!» Благодарю покорно! Еще бы меня глухонемой паралитик полюбил… Но Викентий Петрович серьезен и слишком поэт, притом он не видел Жевердеева.

С досады поехала на острова и расстроилась еще больше. Грязь, никуда не пускают, везде рогатки!.. Ах, укатить бы в Рим!

На обратном пути мое внимание привлекла какая-то фигура у решетки одной из дач. Она стояла неподвижно, заложив руки за спину, словно что-то внимательно разглядывая. Я велела ехать тише, почти совсем остановилась, как вдруг узнала в этом странном наблюдателе Анатолия Алексеевича. Он всё продолжал стоять. Меня это так заинтересовало («не сошел ли он с ума?» мелькнуло не без приятности у меня в голове), что я рискнула даже окликнуть. Он обернулся, взгляд рассеян, на губах улыбка, меня будто не узнает.

– Чем это вы так увлеклись, Анатолий Алексеевич?

– Я? Да глупости… Я смотрел, как сохнет земля… земля без мостовой, на которой вырастет трава… я люблю это. Она так пахнет!.. И ночное небо! Будто жаворонки запоют… Весной у меня часто бывают… такие слабости…

– Но как же вы добрались сюда?

– Я пришел пешком.