Антитезис

— Понятно, — сказал Дима, хотя на самом деле ничего ему не было понятно.

— А мне вот — непонятно, — Вирджил вздохнул, — ладно, с алкашом этим все более-менее ясно, сейчас с ним специалисты работают, может, получится образ этого «бога» вытащить. Существуют, знаешь ли, методики психопрограммирования. И почему алкаш — тоже понятно: эти методики как-то применимы только к людям с поврежденной психикой. Вот только более ненадежного и дорогостоящего киллера представить себе сложно. Даже если допустить, что кому-то удалось найти дешевый и надежный способ, то почему Попков? Не понимаю.

Вирджил замолчал, уставившись отсутствующим взглядом в точку где-то под потолком (Дима даже глянул туда украдкой, чтобы убедиться что в этой точке ничего нет), потом встряхнулся, шмыгнул и посмотрел на Диму.

— Ну чего тебе еще? Я же сказал: свободен.

— А деньги?

— Ну ты хам, — восхитился Вирджил, — за что тебе деньги-то?

Ответ у Димы уже был.

— Когда мы обговаривали условия моего испытательного срока, вы говорили о пятистах евро каждый вечер. Заметьте, не за каждое выполненное задание, а просто — в конце каждого дня. И потом — это же не моя вина, что я сегодня ничего не сделал. Я был в вашем распоряжении, до сих пор остаюсь в нем и готов честно заработать свои пятьсот евро. Кстати, я уже недополучил подъемные за один день — помните, когда я вашу машину ремонтировал? Насчет того случая я не настаиваю, хотя…

— Вот ты как заговорил, — Вирджил посмотрел на него с недобрым прищуром, — а хотя хрен с тобой, — махнул рукой, достал из-за пазухи пачку купюр, отслюнявил бумажку и припечатал к столу, — на, держи и проваливай.

Дима подошел к столу, подобрал банкноту и сжал ее в кулаке.

— Спасибо. Так что, завтра в одиннадцать в общественной приемной…

— Да, да! Уйдешь ты уже наконец?

— До свидания, — Дима сдержал улыбку и выскользнул за дверь. В душе пели фанфары и настроение его взлетело в заоблачные высоты. «Ну я хорош», — восхищался собой Лукшин, — «молодец, отстоял себя. А то ишь — чуть мою пятихатку не зажал. А что — для него тоже, небось, деньги. Эх, жаль, что я насчет той сразу сдался. Наверняка он за нее уже отчитался, что мне отдал, а сам — зажилил.» Перескакивая через ступеньки, слетел на первый этаж, искренне улыбнулся в ответ на взгляд «училки» за стойкой (та фыркнула и уткнулась обратно в какой-то журнал) и выскочил на улицу.

Осмотрел стоянку, не признаваясь себе, что надеется увидеть красный спорткар. Тогда можно было бы ее и в ресторан пригласить. Да хоть в «Пушкинъ»… хотя ей, наверно, все эти «Пушкины» и «Турандоты» уже осточертели. Тогда… может предложить ей прогулку в карете по ночной Москве? (Писал однажды Дима в очередной выпуск «Ночного экспресса» проплаченную статью о какой-то фирме на Краснопресненской. Очень его тогда эта идея — романтической конной прогулки — вдохновила, вот только кататься ему было то не с кем, то не на что). Или…

Но красного «Мазерати» на стоянке не было, и все радужные видения лопнули, как мыльный пузырь. «По-моему», — сказал себе Дима рассудительно, — «ты дурью страдаешь. Рестораны, покатушки — это когда ты только обхаживаешь какую-нибудь цацу, пусть даже с обоим понятной целью. А тут — цель вроде как уже достигнута, так что лучше бы тебе что-нибудь другое придумать». И он решительно зашагал через стоянку, по пути запихав купюру в бумажник. Вид содержимого бумажника приятно грел душу.

Собак у ворот оказалось три. Они играли — рыча и негромко тявкая, две серые кувыркались на асфальте тротуара с третьей — крупной псиной серо-желтого цвета. Несмотря на то, что собаки ни разу не проявили к Диме агрессивности, он порадовался, что они бесятся на противоположном тротуаре и вплотную к ним проходить не придется. Он прошел мимо собак, демонстративно не обращая на них внимания и только открыв калитку, бросил взгляд на их веселую возню. И придержал калитку — третья собака была не собакой.

— Холодно же, — сказал Дима, — замерзнешь.

Собаки прекратили возню и отошли в стороны, а львенок перекатился со спины на живот, поднялся на непропорционально большие лапы и недобро глянул на Диму.

— Упс, — Лукшин поежился, — ниче-ниче, не обращайте внимания.