Аноним

— Ох, Шарлотта, — облегчённо сказал он и тут же, расслабившись, упал обратно в многочисленные подушки. Его ангела уже не было рядом с ним, и постель с той стороны давно остыла, что было не мудрено: в широкие окна за занавесками гляделось уже полуденное улыбчивое солнце. Конечно, он покинул его. Маленький падший ангел, позволивший запятнать себя и практически лишить крыльев, кричащий от боли и наслаждения. События прошедшей ночи вставали перед глазами яркими мазками на картине маслом, и приятные ощущения, сливающиеся с обычным утренним возбуждением, едва не уволокли его обратно в уютную дрёму. Сквозь трепещущие ресницы он различал силуэт Шарлотты, уже сидевшей на его кровати против света, и думал о том, что стоило бы повторить отыгранный ночью сценарий чуть позже, когда юноша с янтарной брошью, такой чувственный и открытый, придёт в себя и заскучает от обычных ласк.

— Прости, что разбудила тебя, милый, — Шарлотта склонилась над его сонным обнажённым телом, закутанным в простыни — Джерард не выносил одеял и излишнего тепла, — и невесомо поцеловала его в сухие после сна губы, — но уже полдень. У тебя не назначено встреч на сегодня? Не думай, я не лезу в твои дела, просто беспокоюсь. После балов ты бываешь несколько… не в себе, — и она коротко и мелодично хихикнула, что не слишком вязалось с её довольно женственной и даже строгой внешностью. — Бурная выдалась ночь?

— Более чем, — зевая, ответил Джерард и решительно раскрыл глаза, потягиваясь. Простыня, прикрывающая чресла, всё сползала, пока Шарлотта не схватила со спинки кровати ажурно выплетенное покрывало и не набросила его сверху. — Ох, уволь меня от зрелища тебя без одежды с утра, фу, как не стыдно. Ни капли уважения! — она изображала неподдельное негодование, но в глазах плясали зелёные нахальные огоньки, а это означало игру. Джерарда приглашали поиграть, но он был настроен только на словесные баталии. Двигаться не хотелось.

— А когда-то тебе нравилось моё голое тело по утрам, — игриво ответил он, скидывая покрывало на пол вместе с простыней и текучим движением переворачиваясь на живот, являя миру ягодицы цвета сливок. Он вёл себя настолько беззастенчиво только потому, что был уверен в нескольких вещах: в Шарлотте, с которой его уже много лет связывали только узы дружбы настолько крепкой, что она почти ощущалась кровным родством, и в том, что его поймут верно, не расценивая лёгкий и ни к чему не обязывающий, почти всегда присутствующий в их общении флирт как приглашение лечь к нему в постель. Они спали когда-то давно, когда Джерард только начинал своё восхождение при дворе, и отношения их завязались именно после этого. Возможно, они даже испытывали тогда некую страсть друг к другу, но всё это закончилось так же быстро, как и началось — Джерард был непреклонен по части мнения о долгосрочных романтических отношениях с кем бы то ни было.

— Ох, Джерард, ты бы ещё вспомнил Исход и Моисея, раздвигающего воды. Это было так давно, что, кажется, я как старуха на краю мира — сижу у своего медленно разваливающегося дома и смотрю, как перед моим крючковатым носом пролетают эпохи и цивилизации, вызывая только головную боль и одышку. Зато ты выглядишь как кот, объевшийся сметаны прямо из кринки и избежавший наказания. Ох, что это у тебя тут? — она чем-то зашелестела, и Джерард открыл один глаз, чтобы посмотреть, что происходит. В руках Шарлотты красовался белый конверт, и Шарлотта выразительно прочитала:

— Il mio amato torturatore*… Ох, многообещающе, — с улыбкой сказала она, когда Джерард, одновременно заворачиваясь в простыню, вырвал из её рук тиснёную бумагу, пахнущую теми же сводящими с ума духами, что и его ночной пленник, его любовник, его чудесная и волшебная находка.

*«Моему возлюбленному мучителю» (ит.)

Джерард внутри весь дрожал — какая неожиданность и как это странно, получать письмо после подобной ночи. А ещё больше его начинало колотить от осознания того, что он сам, по долгу службы исчезая из покоев своих «клиентов» задолго до рассвета, порой оставлял на подушках безмолвные, пахнущие его духами, послания, в которых вежливо заверял адресата в своих восторгах от проведённого вместе времени и затем витиевато, так, чтобы только находчивый смог прочесть это между строк, выражал надежды, что они больше никогда не встретятся.

Нервно открывая незапечатанный конверт, он жадно заскользил взглядом по красивым, но написанным странным почерком, строчкам. Те были аккуратны, но как-то бездушны и слишком чисты, будто их писали загодя, а не второпях перед самым уходом… Странно. Джерард не встречал подобного почерка раньше. Такой бы точно запомнился. И почему оно адресовано на итальянском? Разве он когда-либо говорил, что знает этот язык? Хотя… Возможно, он неосознанно начинал выражаться по-итальянски? Такое случалось с ним, когда он чувствовал себя на вершине блаженства после разрядки и был расслаблен, рассеян и не работал над заданием в этот момент.