Аноним

Ночью… я не вижу Вас, но Вы не оставляете меня, стоит мне поднять глаза кверху, я вижу звезды, и это — Вы! (ит.)

Перечитывая фразы снова и снова, глотая, не в состоянии насытиться, словно редкое восточное лакомство, некогда испробованное на приёме у королевы, он думал только об одном: как? Как Фрэнку удалось подобное? Так искренне и сладко… Ведь он даже не учил его итальянскому, отчего-то ревнуя свой родной язык. Внутри разгорался нестерпимый зуд, тиснёная бумага жгла своими ровными чернильными строчками пальцы, и Джерард ловил себя на мысли, что вот-вот, и он ринется. Ринется навстречу, сшибая двери и беспокоя шумом весь дом, проникнет в покои Фрэнка и будет сжимать, нежно вдавливая в себя, его гибкое тело. Будет осыпать сладкие, постоянно пахнущие дикой вишней губы поцелуями, изнемогая от желания и ныряя с головой в волны возбуждения. Шептать ему на ухо — бесстыдно и даже грязно, терзая кромку губами, — о том, как жарко и сильно его тянет к нему, и как еле сдерживается, чтобы не заставить его кричать, чтобы не испугать напором своей горячей страсти. Сердце Джерарда колотилось загнанной лошадью, отмеряя скачки до срыва.

Но неожиданное осознание того, что уже завтра их грандиозный план должен начать воплощаться в жизнь, окатило его снежной лавиной, несущейся с Альп. Она погребла, заморозила его порывы, и Джерард только крепче, до скрежета сжал зубы и осадил себя, повторяя про себя всего несколько горьких слов…

«Ещё не время, Джерард. Не время! И неизвестно вообще, наступит ли это время хоть когда-нибудь? Время, в котором нам не будет мучительно больно любить друг друга?..»

Глава 21

Ловля на живца

Экипаж покачивался, навевая своими плавными движениями зевоту на пожилого мужчину внутри. Месье Жаккард Русто скучающе отодвинул занавеску узловатым пальцем без перстней, чтобы проверить знакомый изо дня в день пейзаж и то, долго ли осталось ехать. Такая длинная неделя, полная дебатов и рьяных обсуждений в их тайном месте, где собиралась вся верхушка революционеров, и не менее насыщенные выходные, и вот, наконец, настало время для того, что он любил — расслабляющей поездки в Аббатство Сен-Дени. Он награждал себя ею, когда был доволен результатами всего происходящего в Париже и получал поощрение самого короля. Сейчас же всё шло как нельзя лучше, просто катилось, точно сыр по растаявшему маслу.

Он приезжал и сразу шёл в основной храм аббатства: большой, с высокими сводчатыми потолками, построенный в прекрасном ажурном стиле с явными готическими тонами. Шпиль колокольни над входом высился неким стражем-хранителем, но мужчина не боялся гнева Господня. В Бога он не верил совершенно, вопреки ходящим про него слухам. В его среде нужно было поддерживать добрую славу благочестивого католика умеренных взглядов, который говорил бы о важности реформации Франции в светское государство и не слишком явной роли церкви в нём.

Обычно мужчина приезжал под вечер, устраивался на последней скамье пустого собора и наблюдал, как розоватые лучи закатного солнца падают сквозь высокие стрельчатые окна, забранные витражной мозаикой; как пробиваются сквозь неё, приобретая новые оттенки, и опускаются на полуобнаженное тело распятого на грубом деревянном кресте Христа, стоящего в алтаре на массивном постаменте. Как скользят по нему, по каменным стенам с необтёсанной кладкой, чтобы, дойдя до самого пола, угаснуть, затухнуть, погружая помещение в звенящий тишиной сумрак.

В эти моменты ему думалось особенно хорошо. Здесь неожиданно находились правильные, нужные слова, бьющие прямо в цель, которые в следующий раз он обязательно применит в дебатах со своим оппонентом месье Неккера, на душу опускалось подобие отдохновения и благодати, если эти самые чувства мог испытывать такой чёрный, гниющий изнутри человек, как он. Сейчас его политическая карьера невообразимо быстро шла в гору. Поддерживаемый королём негласно и более чем ощутимо — его денежными вливаниями, он руководил очагами восстаний и демонстраций, нанимал людей, кричащих красивые лозунги тут и там, был едва ли не самым главным человеком, в чьих руках находилось множество ниточек от управления революцией.

Чувствуя себя тонко играющим кукловодом, чьё присутствие совершенно незаметно, чьё влияние неосязаемо, мужчина самодовольно улыбался, покачиваясь на мягком сидении, кривя тонкие старческие губы. Отдавая дань старой французской моде, Жаккард Русто до сих пор носил напудренные парики, потому что собственных волос у него почти не осталось — он облысел очень рано, едва исполнилось сорок. Что поделаешь, плохая наследственность. И хотя он давно не считал себя красавцем, ему до сих пор удавалось удовлетворять все свои странные прихоти — где пользуясь деньгами, где — положением. Он всегда добивался своего. Всегда.

Прикрывая глаза, откидывая голову на мягкую заднюю стенку, мужчина начал с удовольствием вспоминать.