Аномалия Шарли

На его костлявых плечах висела солнечная винтовка, и это был самый грустный вид пистолета из всех, что я видела. Части выглядели как беспорядок, большая часть была больше сваркой, чем металлом. Ржавое до такой степени, что я боялась ударить по рычагу зарядки. Не то что нажать на курок.

Большая часть вещей мужчины была скреплена булавками и самодельными ремнями. Только одна вещь выглядела так, будто он заботился о ней: кожаный жилет, который он носил застегнутым до подбородка. Он был гладким, будто смазанным маслом, и на его передней части было пришито около двадцати маленьких карманов, каждый был выпуклый, как сумки на его велосипеде.

Я так растерялась из-за этого странного скрипучего человека, что забыла бояться. Я смотрела, как мужчина шаркал к краю кольца грязи и замер, перебирая бороду грязными кончиками пальцев полминуты. Он ничего не говорил. Он ничего не делал. Если бы не его постоянное хрюканье и случайное движение суставов, я могла бы подумать, что он умер, стоя.

Примерно через минуту возбуждение прошло. Мои ноги свело судорогой. Маленькие иглы проткнули все мои суставы. Я сжалась так низко и туго, насколько позволяло мое тело, пытаясь оставаться незамеченной. Грязь обжигала мою кожу, пока я ждала. Грязь засыхала, начала чесаться. Когда солнце было прямо над головой, той небольшой тени, что у меня была, больше не было.

Я почти чувствовала, как шипела кожа на спине.

Наконец, человек пошевелился. Он сделал полукруг у пруда, делая паузы через каждые несколько шагов, чтобы подтянуть обвисшие штаны к животу. У него была странная кривоногая походка. Будто он надел туфли не на ту ногу и был слишком глуп, чтобы понять, как это исправить.

Как только он дошел до моего укрытия, он замер. Он стащил с головы зеленоватую шляпу, обнажая ужасающе слипшиеся волосы, и вздохнул.

— Боже.

Он повернулся и посмотрел на мой куст.

Прямо на меня.

Его красноватые глаза, их голубизна была такая же выцветшая, как и его одежда, впились в мои, как колючки.

— Боже, дитя, — он ткнул костлявым большим пальцем за спину, на гнилой пруд. — Пожалуйста, скажи мне, что ты не пила это.

— Эм-м-м …

Я не могла придумать, что сказать. Теперь, когда он снял шляпу, я видела, что с лицом у него что-то было не то: оно все было… морщинистым. Его кожа была сморщена и смята, как старый лист бумаги. Она свисала по сводам его щек, падала на глаза, свисала под неряшливым подбородком…

Я не хотела выйти и сказать: «Эй, почему твоё лицо тает?». Потому что он, вероятно, застрелит меня. Поэтому я пыталась думать о чем-то другом.

— Эм…

Мужчина перебил меня цепочкой слов, которых я не понимала. Они звучали нетерпеливо, скатываясь с его языка непрерывной волной. Я чувствовала, что меня ругали, но не знала, почему.

— Эм, что?

— Ах, черт. Послушай, дитя, ты говоришь по-техасски или нет?

Техас? Что это?

— Не знаю. Я говорю?

Его спутанные брови поползли на морщинистый лоб.

— О. Что ж, в этом куда больше смысла. Ты из тех уродов с запада, да?

— Я не…

— Ты выросла в палатке с кровью на стенах и дерьмом на полу?

— Нет.

— Тогда ты урод. Потому что все вокруг так росли.

Он снова надел шляпу на голову и начал лапать жилет. Ему потребовалось время, чтобы открыть карман. Его пальцы были багровые и опухшие. На них были большие коричневые пятна. Может, у него было какое-то заболевание.

Что-то мне подсказывало, что этот человек, кем бы он ни был, не хотел меня убивать. Если бы хотел, он бы уже застрелил меня. Я выползла из-под куста и балансировала на оставшемся ботинке. Нижняя часть другой ноги горела так сильно, что я чувствовала пульс своего сердца в основании.

— Ты болеешь? — осторожно сказала я.

Мужчина фыркнул.

— Черт возьми, я не болен! Я не болел двадцать лет. Ты хочешь знать, почему?

— Конечно…

— Потому что я ем свой перец — вот почему.

Я не знала, что такое перец. Но как бы я ни была голодна, если был хоть малейший шанс, что они сделают меня морщинистой, я не хотела такое есть.

— Ну, если ты не болен, то что с твоей кожей?

— Что? — он поймал рукой ухо. — Не бормочи со мной, урод. Я не слышал что-либо тише крика лет двадцать.

И это не удивляло. Когда он наклонил ко мне ухо, я увидела внутри коричнево-желтую дрянь двадцатилетней давности.

— Я спросила, что случилось с твоей кожей?

— Что значит, что с ней случилось? Что с твоей кожей? — парировал он, махая багровой рукой в ​​сторону пены и волдырей на моей груди. — Ты выглядишь так, будто пыталась обнять улей.

— А ты выглядишь так, будто кто-то вытер тебе лицо, а затем повесил обратно помятое.

— Что?

— Ты весь морщинистый! — закричала я. — Кожа не должна быть такой. Что, черт возьми, с тобой не так?

Мужчина какое-то время смотрел на меня, его перепачканные коричневым цветом губы раскрылись в беспорядке бороды.

— Что? Ты об этом? — он оттянул кожу со щеки пальцами от кости. — О, это только потому, что я стар.

— Стар?

— Да, вот как люди выглядят, когда начинают стареть. Ты никогда раньше не видела старика?

Нет. Нормалы старели, но не покрывались морщинами. Они выглядели так же идеально в пятьдесят, как и в восемнадцать.