Ангелы далеко

Случились у него уже два момента, когда он почти готов был потерять контроль над собой. Первый — на пустынной дороге из деревни. Он тогда остановил машину и как бы в шутку взял Инну за шею. Как бы… Потому что вдруг почувствовал: если только Инна сейчас испугается, у него уже не хватит сил на то, чтобы разжать руки. И он будет стискивать их у нее на шее все сильнее, даже не думая в те минуты о последствиях. Но Инна не испугалась — наоборот, засмеялась. Как колокольчик. И даже пошутила про труп, сама не ведая, что этим себя и спасла. А второй… Второй был ранней весной посреди сырого, темного леса. Весна на него тогда, что ли, так подействовала? Но вдруг неудержимо потянуло к Инне. И захотелось даже не придушить, а… Только в живых он ее все равно вряд ли бы оставил. Знал ведь себя: вначале, может, и не собирался бы убивать, а потом не удержался бы, впал в раж, и…

Опять это пресловутое «и»! Не раз и не два за прошедший год он лелеял свои мечты об Инне. Представлял себя с ней и так и эдак. А на самом деле, предпочти Инна его волчаре, смог бы он с ней жить? И если смог бы, то как? Запугивая изощренными фантазиями? Или регулярно избивая, как Зеленцов свою Зинку?

Скорее всего, да. Став доступной, Инна наверняка вскоре перестала бы его удовлетворять, и ему пришлось бы получать удовлетворение как-то иначе: через физическую или моральную расправу, через боль. Ее боль. Так чего же он, дурак, тянул до сих пор? Дожидался, пока Инна уедет? Давно бы уже мог с ней покончить и был бы сейчас свободен от мыслей о ней!

Он зло выбросил окурок, продолжая думать об этом.

Петру Иванычу Вадим все-таки попался на глаза, только на следующий день. Тот подкараулил его на лестничной площадке и, без лишних слов втолкнув в квартиру, навешал ему оплеух, как мальчишке. Вадим не сопротивлялся: он любил старика. Лишь спросил, дождавшись конца экзекуции:

— Ну что, полегчало тебе, царь-батюшка?

— Да что ж ты, мерзавец, творишь? — с горечью спросил Петр Иваныч. — Как только у тебя рука поднимается стаканы себе наливать? Сколько ты без них обходился, а теперь… Да я тебя лучше убью, чем позволю спиться!.. Ну, чего молчишь-то? Сказать в ответ нечего?

— А что говорить-то? — буркнул Вадим.

— Скажи, что с тобой происходит? Глазам ведь не хочется верить! Марья моя уж несколько дней плачет, не переставая, с тех пор как в окно тебя увидела. И пришла бы тебя усовестить, да боится теперь подойти, в рожу твою бесстыжую глянуть: без того с сердцем плохо.

— У Марь Васильны?! Петр Иваныч, ну а ты-то на что? Успокой же ее как-нибудь!

Эти слова вырвались из самой души Вадима, без игры, без притворства.

Услышав их, Петр Иваныч с подозрением присмотрелся к нему. И вдруг приказал:

— Ну-ка, взгляни на меня!

— Зачем? — спросил Ларичев, не торопясь выполнять требование.

— Затем! — Взяв Вадима за ухо, сосед сам развернул его к себе лицом. И воскликнул, встретившись с ним глазами: — Да ты ведь трезвый! Трезвый как стеклышко!

— Стеклышки ни трезвыми, ни пьяными не бывают, — проворчал Вадим и мотнул головой, высвобождая ухо. — Только люди на это способны.

— Но ты-то… — Старик, похоже, отказывался, а точнее, боялся поверить собственным глазам. — Что за комедию ты вздумал ломать? Зачем?

— Надо, Петр Иваныч, — больше не пытаясь ничего изображать, серьезно произнес Ларичев. — Жизненно необходимо. Ты уж прости меня за обман, но никто бы не поверил, что я запил, если б вы с Марьей Васильной отнеслись к этому как ни в чем не бывало. А все должны поверить. Все без исключения.

— Поверить? Для чего? Вадька, что у тебя на уме?

— На уме у меня только одно: не потерять свою вторую семью. Ради меньшего я никогда не решился бы вас с Марьей Васильной обманывать. У меня просто не было выбора. Потому что наш пресловутый душитель на Инку глаз положил, я это точно знаю. Вот и хочу его подловить «на живца»: к пьяному ведь и подступиться легче, и церемониться с ним так не надо, как с трезвым. Да и мне под видом пьяного проще шататься по улицам, даже никакого предлога не нужно выдумывать: брожу — и все тут.

— Ну ты и завернул! — развел руками Петр Иваныч. — Надо же, прям артист, даже меня сумел обмануть. Впрочем, чему тут удивляться, если на пьяниц насмотрелся еще в детстве. Только зря ты это, Вадька: я тебя и так не подвел бы. А Марье просто накажем из дома не высовываться. Так что давай рассказывай мне обо всем. Может, ты еще и ошибаешься насчет Инночки.

— Если бы… Но нет, не ошибаюсь.

И Вадим все старику рассказал. Про Иннину записку, про перчатки. И про едва не отравленную собаку, и про следы на земле.