Ангелы далеко

Инна хотела добавить еще что-то, записка казалась ей незаконченной, но не нашла слов. А ожившая телефонная трубка — уже не в первый раз до нее пытался дозвониться Зорин — дала знать, что следует поторопиться, если она хочет ускользнуть никем не замеченной. Сдерживая слезы, Инна положила листок на стол в комнате Вадима, накрыв сверху найденными возле трупа перчатками. Потом подняла глаза к портрету Ларисы, словно моля ту, которая стала для Ларичева святой, спасти его и помочь. А потом торопливо выскользнула в коридор.

Лишь когда поезд тронулся, набирая скорость, Инна перестала высматривать среди снующих по перрону людей Вадима, в страхе и одновременно в надежде увидеть его в последний раз. А потом, когда вокзал скрылся из вида, замерла, прижавшись лицом к окну.

И года не прошло, как она приехала в Боровое, кляня себя за то, что согласилась это сделать. А теперь все на свете отдала бы, чтобы вернуться туда и продолжить там жить. В ставшей родной квартире, с самым любимым человеком на свете. И видеться каждый день на работе со своими пациентками-бабульками, и отвечать на Валеркины шуточки, и… И чтобы было еще много чего, ставшего родным и привычным. Глядя в окно, Инна думала не только о Вадиме, но и о всех тех, кого оставляла в Боровом. О Вере с Настюшкой и о Степане, о Зиночке Зеленцовой с ее соседкой Катей, и о Ваське Морозове с его злостью на женщин, по Инниному мнению, больше напускной, чем настоящей, и о Коле с его детьми, и о дедке Котовом с его озорными внуками, и о Петриваныче с Марьвасильной, и о странноватом Захарушке с его собаками…

Список далеко не безразличных ей людей можно было продолжать и продолжать. И всех их Инна оставляла теперь, даже не надеясь, что в Боровом скоро появится новый фельдшер. А значит, опять люди останутся без первой помощи, и ФАП будет медленно разрушаться, его здание будет печально глядеть на случайных прохожих пустыми темными окнами. Думая об этом, Инна не могла сдержать слез. Единственным утешением в череде ее грустных мыслей была лишь та искорка новой жизни, что зародилась в ней, тот человечек, которого она увозила в себе.

Маме, к счастью, ничего объяснять не пришлось. Едва увидев дочь, та сразу поняла: что-то случилось, и от греха подальше лучше об этом пока не спрашивать.

— Ты моя девочка… моя хорошая… — обнимая рыдающую Инну, бормотала мама. — Вот умница, что приехала. Что бы ни произошло, а здесь твой дом. И конечно же, я тебя не оставлю. Выберемся, проживем. Все будет хорошо.

— Мам, я ненадолго… — прошептала Инна. — Мне необходимо уехать как можно дальше отсюда. Может, поговоришь с тетей Наташей? Надеюсь, она согласится, чтобы я пожила у нее хоть пару месяцев?

Тетя Наташа была родной маминой сестрой и жила аж за Полярным кругом. И хотя Инна очень сомневалась, что даже там призрак «резинового душителя» позволит ей жить спокойно, страх гнал ее прочь. Но пока мама медлила с решающим звонком, уговаривая дочку остаться (не знала ведь, почему та рвется прочь), выяснилось, что уехать Инна никуда не сможет: через день после своего приезда она на долгий срок угодила в больницу. К счастью, ребенка удалось сохранить, но после выписки ни о каких поездках не могло быть и речи.

Вернувшийся в тот вечер с работы Вадим вначале передвигался по дому на цыпочках, думая, что Инна спит, и боясь потревожить ее сон. Но потом зачем-то зашел в свою комнату и увидел на столе злополучные перчатки. Найденную под ними записку ему пришлось перечитать несколько раз. Не потому, что с первого раза остался непонятен ее смысл — с этим как раз проблем не возникло, хоть Инна и не называла вещи прямо, своими именами, — а просто потому, что содержание не укладывалось у него в голове. Когда осознавший, что Инна уехала от него, Вадим начал приходить в себя, первым его побуждением было набрать номер ее телефона. Но, как и следовало ожидать, абонент оказался вне зоны доступа. И, учитывая обстоятельства, Ларичев очень сомневался в том, что еще хоть когда-нибудь окажется иначе. Скорее всего, Инна избавилась от этого номера с тем, чтобы он исчез навсегда. Что же ему остается? Бросить все и поехать за ней? Но Инна умоляла не делать этого. Снова и снова Вадим перечитывал строки ее пронизанного любовью и отчаянием письма. И понимал, что ехать нельзя. Нельзя ни в коем случае.