Андрей Сахаров

Государственные «вожжи» Вавилов ощущал не только в стенах президиума академии, но и в своем родном ФИАНе. В апреле 1947-го у аспиранта института Леона Белла безо всяких объяснений отняли пропуск. Это означало, что его лишили «допуска». В то время появилось новое деление физиков: помимо теоретиков и экспериментаторов возникли «допущенные» и «не-допущенные». Режимные органы сочли, что Беллу с его американским происхождением в ФИАНе делать нечего. Новые, введенные в 1946-м анкеты стали в два раза обширнее, включив в себя, например, данные о родителях супруги или супруга. С этим решением компетентных органов директор ФИАНа и президент академии ничего не мог поделать. Он, однако, помог Беллу получить работу в Институте физиологии растений, обеспечил ему возможность защитить в ФИАНе диссертацию и вызвал у советского американца пожизненное чувство благодарности.

* * *

Какое, однако, отношение имеют все эти истории к биографии Андрея Сахарова, если в его воспоминаниях о них нет ни слова? Его молчанию можно удивляться. Ведь аспирант, у которого в 1947 году стражи госбезопасности отобрали пропуск в ФИ АН и тем самым отняли возможность заниматься наукой, был однокурсником Сахарова и старостой кружка, на котором Андрей сделал свой первый научный доклад. Они вместе эвакуировались в Ашхабад, где окончили университет.　

Трудно представить себе и то, что Сахаров не слышал об экспедиции в Бразилию от Виталия Гинзбурга, «одного из самых талантливых и любимых учеников» Тамма. Год спустя после бразильской экспедиции они вместе занялись водородной бомбой. Человек открытый и эмоциональный, Гинзбург наверняка делился впечатлениями о необычайном заграничном путешествии — первом в его жизни и уникальном в обстоятельствах того времени, когда над миром уже опустился железный занавес. Да и помимо политики, путешествие в Южную Америку, попутный визит в Голландию, встречи с западными физиками, уникальное солнечное затмение — как можно этого не заметить?

Тем не менее эти яркие события Сахаров даже не упоминает. Его молчание говорит не о слабой памяти — он полнокровно пишет о событиях 1947 года, связанных с его научной работой. О том, например, как он «зацепился за аномалию в атоме водорода и продолжал неотступно думать о ней», как он понял, «что значение этой идеи далеко выходит за рамки частной задачи», как «был очень взволнован», увидев путь за рамки, и как ему не хватило духа пойти по этому пути без благословения любимого учителя.

На фоне этой драматической истории, которой Сахаров посвятил несколько страниц в своих «Воспоминаниях», блекла любая Бразилия. Поверхностная экзотика заокеанских путешествий не шла в сравнение с экспедицией в неизведанные глубины строения вещества. А за глубину взгляда приходится платить широтой кругозора.

Способность молодого теоретика к сосредоточенности, умение не отвлекаться на события обыденной жизни — залог успехов в науке. Но эта же сосредоточенность помешала Сахарову заметить и то, что произошло с Беллом, и академическую катавасию вокруг Тамма и Леонтовича. Не более чем «помешала» — оба события в условиях всеобщей закрытости были менее заметны, чем может показаться сейчас. Белл тоже был сосредоточен на своей науке, работал в совсем другой лаборатории и научно с Сахаровым не соприкасался. Отчислили его за несколько месяцев до окончания аспирантуры, а главное — суть происшедшего была неизвестна и ему самому: органы госбезопасности не утруждали себя объяснениями, и обсуждать их государственные заботы было небезопасно. «Леона не стало видно в ФИАНе? Быть может, он уже окончил аспирантуру» — так мог подумать Сахаров.

Каждодневно Сахаров видел Тамма и Леонтовича, которых еще с 1920-х годов связывали и личная дружба, и принадлежность к школе Мандельштама, к ее научной и нравственной традиции. Прочность этой нематериальной связи нисколько не пострадала от выборов-невыборов в академию. И потому аномалии в атоме водорода занимали таммовского аспиранта гораздо больше, чем аномалии в присуждении высших академических чинов. А что касается жизненной позиции Леонтовича, проявившейся в той неакадемической ситуации, то для Сахарова, в повседневной фиановской жизни наблюдавшего и своего учителя, и его друга, в действиях Михаила Александровича не было ничего особенно аномального.

Можно позавидовать аспиранту, рядом с которым были настолько нормальные люди, несмотря на все ненормальности жизни общества. И можно понять его нежелание покидать ФИАН ради карьеры в ядерной империи, находящейся под неусыпным надзором маршала госбезопасности.

Глава четвертая ЯДЕРНЫЙ ПРОЕКТ ПОД НАЧАЛОМ БЕРИИ

Бунт Петра Капицы