Андрей Сахаров

К физике он относился глубоко эмоционально. «В красивую теорию можно влюбиться, как в красивую женщину», — говорил он²². А когда «научный роман» оказывался лишь опьянившей на время страстью, он — опустошенный и несчастный — просил молодых сотрудников «подкинуть какую-нибудь задачку» и называл это «опохмелиться после запоя»²³. Последние полтора десятилетия своей жизни он отдался — безответной, увы, — влюбленности в чарующе-прекрасную и смелую идею, обещавшую, казалось ему, фундаментальное продвижение вглубь микромира…

К появлению нового аспиранта Андрея Сахарова ФИАН состоял из семи лабораторий (атомного ядра, колебаний, оптики, люминесценции, спектрального анализа, диэлектриков, акустики) и теоретического отдела. Теоротдел возглавлял Тамм, его заместителем был Виталий Гинзбург, работали старшие научные сотрудники Дмитрий Блохинцев, Моисей Марков, Евгений Фейнберг и академик Владимир Фок (по совместительству), а также восемь докторантов и аспирантов²⁴.

Под руководством Тамма действовал «Большой теоретический коллоквиум», на котором, помимо фиановцев, выступали другие ведущие физики страны, включая Ландау, и собиралась аудитория около трех десятков человек. Темы докладов представляли всю физику: от квантовой теории до расширяющейся Вселенной, от ядерной физики до распространения радиоволн. Однако в самом теоротделе, согласно отчету за 1945 год, «внимание было сосредоточено на проблеме элементарных частиц и их взаимодействия». И эта проблема должна была остаться центральной: «В предстоящей пятилетке Теоретический отдел предполагает в еще большей мере, чем раньше, сконцентрировать свою работу на основных проблемах современной физической теории: теории элементарных частиц и их взаимодействий»²⁵.

Трудно это читать без сострадания, понимая, сколь многого еще не знала физика 1945 года об элементарных частицах. К счастью для аспиранта Сахарова, ни он, ни его руководитель этого не ведали. Поэтому аспирант успешно осваивал ремесло физика-теоретика, проводя сложные расчеты и готовя свою первую публикацию, которая появилась в 1947 году²⁶. Тогда же он увидел, что проблема ядерных сил вошла в область государственной безопасности:

«Редакция [журнала] при публикации заменила название «Генерация мезонов» на неточное «Генерация жесткой компоненты космических лучей»; Игорь Евгеньевич [Тамм] объяснил мне замену так:

— Даже Лаврентий Павлович (Берия) знает, что такое мезоны».

Однако даже всемогущий шеф госбезопасности не мог тогда знать по-настоящему, что такое мезоны. Летом 1947 года теоретики ФИАНа опубликовали сборник «Мезон», под редакцией Тамма, посвященный состоянию теории ядерных сил, — состоянию неудовлетворительному²⁷. В предисловии указано: «Все авторы сборника являются в первом и втором поколении учениками незабвенного Леонида Исааковича Мандельштама, светлой памяти которого они решаются посвятить этот сборник».

Это — грустная книга не только потому, что авторы ощущали себя осиротевшими, но и потому, что сборник наглядно демонстрирует отличие теоретической физики от рубки дров, если воспользоваться сравнением Эйнштейна, — результат виден далеко не сразу. Владимир Маяковский когда-то позаимствовал метафору из жизни науки:

Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради
Тысячи тонн словесной руды.

В еще большей степени это относится к теоретической физике. Сборник «Мезон» весь оказался пустой породой. Единственное зерно оптимизма в этой книге связано с исследованиями братьев А. И. Алиханова и А. И. Алиханьяна, которые объявили, что обнаружили в космических лучах целое семейство новых частиц и придумали даже название для них — «варитроны». Экспериментаторы ФИАНа скептически отнеслись к этим находкам, однако теоретики так нуждались в прорыве, что — вместе с авторами — приняли желаемое за действительное.

Теоретики ошиблись — удостоенные Сталинской премии 1948 года варитроны оказались миражом. Но ученые были правы в своих ожиданиях — в экспериментах того же рода, примерно в то же время, хотя и в другой стране — в Англии, были открыты настоящие мезоны. Впрочем, и это открытие, отмеченное Нобелевской премией, не решило проблему ядерных сил так, как об этом мечтал Тамм. Как напишет через 40 (!) лет Сахаров: «Вся очень хитрая механика [ядерных] взаимодействий до конца не выяснена до сих пор, хотя каждое последующее десятилетие приносило удивительные экспериментальные открытия и глубокие теоретические идеи».

Исследовательский тупик, в котором оказался Тамм, пошел, возможно, на пользу его аспиранту, так же как научная безработица Мандельштама в Одессе начала 1920-х годов помогла Тамму: учитель мог уделять больше внимания ученику.