Андрей Сахаров

Рассказывая о жене Тамма, Наталье Васильевне, Сахаров упомянул такой ее разговор со своей женой: «Желая успокоить ее в тех сомнениях, которые ее мучили (совершенно необоснованно), Н. В. сказала: мужчины часто любят неровно, иногда у них любовь ослабевает, почти исчезает, но потом приходит вновь». Ясно, что об этом разговоре Сахаров узнал от самой жены, и, значит, у них был душевный контакт даже в столь трудном вопросе.

Нет, однако, свидетельств о близости их интересов за пределами семейной жизни. Отношение Клавдии Алексеевны к новым — общественным — делам мужа было естественным для жены, заботящейся о благополучии мужа и семьи в целом. Когда Сахаров писал «Размышления…», черновики он приносил домой и работал над ними: «Клава понимала значительность этой работы и возможные ее последствия для семьи — отношение ее было двойственным. Но она оставила за мной полную свободу действий». Можно понять и то, что она назвала чудачеством решение мужа — человека высокого государственного положения, с которым она была и на приеме в Кремле, отправиться на демонстрацию в защиту Конституции на Пушкинскую площадь в декабре 1966 года.

Себя как семьянина Сахаров судил жестко, но и трезво:

«Я, к сожалению, в личной жизни (и в отношениях с Клавой, и потом — с детьми, после ее смерти) часто уходил от трудных и острых вопросов, в разрешении которых я психологически чувствовал себя бессильным, как бы оберегал себя от этого, выбирал линию наименьшего сопротивления (правда, своих физических сил, времени — не жалел). Потом мучился, чувствовал себя виноватым и делал новые ошибки уже из-за этого. Комплекс вины — плохой советчик. Но с другой стороны, — я, вероятно, мало что мог сделать в этих, казавшихся неразрешимыми, личных делах, а устраняясь от них, все же смог быть активным в жизни в целом».

Такие мысли, видимо, посещали его и в самые тяжелые недели, когда и трезвость порой изменяла ему: «В состоянии отчаяния и горя перед лицом неотвратимой гибели Клавы, я «схватился за соломинку» — кто-то мне сказал, что некая женщина в Калуге разработала чудодейственную вакцину против рака <…>. Изобретатель вакцины была фанатически убежденная в своей правоте женщина, врач по образованию, уже несколько лет (выйдя на пенсию) она в домашних условиях готовила свой препарат. Она дала мне коробку с ампулами, категорически отказавшись взять деньги».

Чуда не произошло. 8 марта 1969 года, после жестоких мучений, Клавдия Алексеевна умерла.

Младшему из их троих детей, Дмитрию, было 11 лет. Старшая замужняя дочь Татьяна жила отдельно. Роль хозяйки дома взяла на себя девятнадцатилетняя Люба.

Несколько месяцев Сахаров «жил как во сне, ничего не делая ни в науке, ни в общественных делах». Жене он посвятил статью 1969 года «Антикварки во Вселенной». А его работа 1970 года «Многолистная модель Вселенной» содержит посвящение: «Памяти моей жены Вяхиревой Клавдии Алексеевны»³⁹. И никогда больше он не играл в шахматы — слишком, видимо, это напоминало о традиционной вечерней партии с покойной первой женой. Его вторая жена, Елена Боннэр, после двадцати лет совместной жизни даже не догадывалась, что он умел играть в шахматы.

Тогдашнее душевное состояние Сахарова — «как во сне» — помешало ему запомнить (или даже воспринять) важный факт — у него обнаружился союзник в Академии наук, союзник очень именитый и с хулиганской, по средмашевским понятиям, репутацией. 7 мая 1969 года П. Л. Капица написал (первое и единственное) письмо Сахарову:

«Дорогой Андрей Дмитриевич,

Посылаю Вам стенограмму (переработанную) моего выступления на заседании Президиума Академии наук 28 февраля с. г., о котором я Вам говорил и в котором я ставлю вопрос об обсуждении Вашей статьи на заседании Президиума.

Надеюсь, что эта стенограмма будет Вам интересна»⁴⁰.

Похоже, что упомянутый здесь разговор Сахаров запомнил, но сместил в «Воспоминаниях» на год позже: «Петр Леонидович сказал, что он был изумлен и обрадован, прочитав мои «Размышления». По его словам, его поразило, что я, человек совсем другого поколения и жизненного опыта, о многом думаю и многое понимаю так же, как он».

А в стенограмме, которую Капица переработал для публикации в журнале «Вопросы философии», Сахаров мог прочесть: