Андрей Рублёв, инок

В ладонь ему лег свиток. Нетерпеливо разорвав веревку и раскатав пергамен, князь спешно побежал глазами по ровным, убористым письменам, проглатывая малозначащие, не касаемые дела строки. «Господину благоверному князю Георгию Дмитриевичу – Кириллище, чернечище грешный, со своею братьицей челом бьем… Радуемся, господин, видя и слыша, что ты стремишься к добру, от всей души уповаешь на Бога и на Пречистую Его Матерь… А что, княже, скорбишь о своей княгине, что она в недуге лежит, так мы о том в точности знаем, что некий промысел Божий и человеколюбие Его проявились на вас, чтобы вы исправились в отношении к Нему. Так ты, господин, посмотри на себя с женою твоею, и покайтесь оба от всей души. Потому что если кто и милостыню творит, и молить Бога за себя велит, а сам не отступает от неподобных дел своих, никакую пользу не приносит себе… А я, грешный, со своей братьицей рад Бога молить о твоем здравии и спасении, о твоей княгине и о детях твоих, и о всех христианах, порученных тебе… А что пишешь мне, будто издавна жаждешь увидеться со мной и жену недугующую с собой привезти хочешь – так ты, господин, Бога ради не смей того учинить, чтобы вам сюда ехать. И знаешь почему, ведь я писал тебе уже – из-за грехов моих и страстей то будет искушением для меня, если жену свою повезешь ко мне, ища во мне чудотворца, от болезней исцеляющего. Потому что, княже, ты думаешь обо мне, будто я добр и свят, а я воистину всех людей окаянней и грешней и всякого стыда исполнен… Так что невозможно тебе меня увидеть. Покинув монастырь, пойду прочь, куда Бог направит, и не обрящешь меня, только зря проездишь…»

Юрий смял пергамен в кулаке.

– Что с тобой, князь? – опасливо спросил Никитин, глядя в его исказившееся болью лицо.

– Ничего, – пробормотал Юрий. – Не смогу… сбежать от Васьки на Белоозеро. Упорствует Кирилл, не перешибить мне его смиренье.

Он расправил грамоту и вновь впился глазами в строки.

– Неподобные дела… – Лоб его стал влажным, налипли тонкие пряди волос. Князь говорил будто в горячке. – Неподобных дел своих не отступает… Какие я неподобные дела творю, Федор? – Он тяжело, лихорадочно смотрел на боярина.

– Откуда Кириллу знать, какие у тебя дела, князь, – возразил тот. – Через полтысячи верст он тебя разве видит и помыслы твои читает? По обычаю монастырскому грехи мирские обличает, как им и положено. А к князьям у святых старцев особый счет, – с усмешкой прибавил Никитин. – Любят они поучать князей. Сергия вспомни. И Савву.

– Сергий зрел в душу и помыслы читал. – Юрий казался потрясенным, будто откровением. – Савва прозорлив был, может, и не менее Сергия. А Кириллу я до земли поклонюсь, если…

Недоговорив, он пошел из храма. Спустившись с паперти, принял на голову шапку и плащ на плечи.

На конюшенном дворе гулял, скучая, Феофан Гречин. Тихонько приплясывал на ходу, сунув мерзнущие руки в рукавицах под отвороты шубы.

Но князь об изографе не вспомнил, а сам Феофан не полез к нему на глаза. Только когда Юрий Дмитриевич оседлал коня и в молчании поехал со двора, Гречин кинулся вслед, надсадно воззвав:

– Так вели, князь, распорядиться обо мне!

Юрий повернулся к боярину, бросил:

– Управь, Федор.

Старый изограф, застыв соляным столпом, глядел в хвост княжьего отряда, пока не прикрыли ворота.

– Даже не взглянул, – пробормотал он, едва ворочая обмерзшими губами, и покорно поплелся за позвавшим его Никитиным.

10.

Постельничий стоял над князем, раздумывая, будить или не будить. Измученный бессонными ночами Юрий Дмитрич уснул в изложне, не сняв ни сапог, ни опашня. Приклонил на миг отягченную, налитую будто свинцом, голову и тут же провалился в пропасть спасительного бесчувствия.

Рассудив, что трех часов довольно для дневного сна, постельничий стал потряхивать Юрия за плечо.

– А? – тот дернулся, мутно уставился на него.

– Лекари, князь.

– Сейчас… – Юрий спустил ноги на пол. – Сейчас… Умыться подай, Роман.

В изложне висел серебряный рукомой, но князь любил со сна ополаскиваться основательно. Холопы внесли полную бадью, уставили на скамью. Юрий, скинув опашень, погрузил голову в холодную воду. Резко распрямившись, обдал брызгами и себя, и постельничего, и слугу, стоявшего поодаль с чистой рубахой. Стал яростно растирать лицо и голову накинутым рушником.

– Что лекари?

– Говорить с тобой хотят, князь. Да в сенях дьяк по зову дожидается.

– Зови лекарей сперва.

Юрий стянул мокрую рубаху. Пока надевал свежую, а слуга держал наготове кафтан, явились двое лечцов. У обоих под мышками было зажато по толстой книге. Поклонясь, приступили:

– Мужайся, князь.

– Все испробовано: травные настои, масляные обертывания, купанье в васильковой воде. Кровь отворяли, с луной сверяясь. Внутрь давали сожженный и растертый агат – сей камень духам нечистым противится…

– И растолченной бирюзой поили. Об этом же камне писано, что от многих ведомых и неведомых хворей исцеляет…

– Но не беспредельно человечье врачевство…

– Не можем исцелить твою супругу и сына, не зная, от какой болезни страждут.

Оба лекаря развели руками, один при том выронил книгу и спешно подобрал.