Андрей Рублев

Он не мог понять, почему старая игуменья обрекла его на одиночество, своим запретом мешает обрести счастье, отнятое по воле хана. Андрей завидовал людям, обретшим семейное счастье, и часто вспоминал все, что было пережито им в вотчине боярыни. Живя воспоминаниями, он все чаще задумывался о том, чтобы уйти от суетности окружающей жизни и обрести покой в монастыре. Однако в памяти был храним наказ митрополита Алексия, и Андрей понимал, что все еще не уверен в том, что, посвятив себя служению Церкви, найдет силы побороть в сознании житейские соблазны. Правда, и продолжать настоящую жизнь у него больше не было сил. Он все чаще думал о том, что неосуществимые надежды уводят его от живописи, лишают упорства в познании иконописания. Живопись все сильней звала его. Влечение к работе еще более усилилось после того, как повидал роспись в Спасе Нередице и поверил, что сам может постичь горение живого цвета в водяных красках. Для этого, однако, нужен покой, а его у Андрея нет, как нет и уверенности, что он обретет его. Все чаще Андрей представлял, как красками, увиденными в природе, будет писать лики Христа, отступив от канонов иконописания. Мысленно он видел лики святых, которым молится Великая Русь, совсем иными – пронизанными светом. Эти лики будут приковывать к себе внимание исходящим от них сиянием. Мысли о работе уводили сознание от воспоминаний о пережитом.

От монотонного посвиста ветра, от шелеста листвы, от хмурой серости небес и реки Андрей, ощутив усталость, подбадривая себя, начал петь. Слова песни бесхитростны – они о верности лебединой любви.

Услышав на реке голоса, Андрей прервал песню, обернувшись, увидел плывущую лодку. В ней гребут двое, на корме седобородый старик, у ног которого примостилась собака. Когда лодка поравнялась с Андреем, старик заботливо спросил:

– В како место путь держишь, Божья душа?

– В обитель Покрова Богородицы, – остановившись, ответил Андрей.

Андрей не расслышал, как старик что-то сказал гребцам, и лодка, круто свернув к берегу, скоро уткнулась в него носом. Старик, откашлявшись, снова подал голос:

– Шагай к нам, ежели есть охота. Плыть по воде глаже, и ногам легче.

Андрей сел на скамейку ближе к корме. Собака, обнюхав его ноги, легла возле них, шевеля хвостом.

Ветер на реке был студенее, чем на берегу. Старик приметил, как Андрей пошевелил зябко плечами.

– Время к осенней поре. В монастырь, поди, по обету идешь? Сам-то, как погляжу, не нашей земли?

– Так выходит, ежели ваша земля не Русь.

– Русь – наша земля, да только новгородская. Сами мы рыбаки. Река вдоволь кормит, и на голодность не жалимся. А ты каким ремеслом себя кормишь?

– Иконы пишу. Да и от прочих мирских ремесел в сторону при надобности не сворачиваю.

– Стало быть, светом Божьей искры кормишься. А идешь откелева?

– Из займища в Осиновом логу.

Старик, услышав ответ, перекрестился:

– Недобрая слава про займище. Хоронится в нем людская злобливость. Места наши глухие. Сыздавна здеся разбойные места заводились. Устают людины от боярской щекотки и на путях-дорогах кидаются с топориками на кого в обиде. Выходит, что в скрытную обитель путь держишь?

– Знаю.

– Игуменья в обители крута норовом. С превеликой неохотой допускает богомольцев, особливо мужиков.

– Может, Господь поможет и минует меня сия напасть?

– Может, и так. Милость у Господа тоже не для всех одинаковая водится. До нашего сельбища доплывешь, а от него до обители не более двадцати верст, но худым болотным лесом.

Лодка, миновав очередной поворот русла, выплыла на простор заводи, в которой у берега, войдя в воду, пил могучий сохатый.

Появление лодки заставило зверя прерваться и внимательно оглядеть плывших людей. Собака, увидев сохатого, залилась лаем, а тот, взревев, начал ногой мутить воду.

– Ярится. Пора гона подходит. Упаси господь не ко времени зверю путь перейти.

– Могуч, – сказал Андрей.

– А у нас во всяком звере могучесть. Ты небось ранехонько шагать начал? Вижу, притомился. Плыть будем до темна, а потому надо брюхо побаловать, – говорил старик, развязывая холщовую тряпицу, и, достав ломоть хлеба и кусок красной рыбы, протянул Андрею:

– Ешь, благословясь. Семга у нас по жирку в самый раз…

2

По реке плыл ушкуй, груженный мешками с ржаной мукой. На нем четверо мужиков. Трое гребут. Один из гребцов – Андрей.

В путь тронулись под петушиную побудку, когда над рыбачьим сельбищем еще висел обломок ущербной луны.

От речной глади холод, прикрыта она сизой пеленой тумана.

На мешках, в овчинной безрукавке, бородатый мельник. Цветом борода под стать дегтю. Ростом мужик коротыш, но широкоплеч, на лицо хмурый, со взглядом с прищуром. Житье правит не словом, а делом. Андрей видел, как он, ускоряя погрузку, торопил мужиков пинками в зад, а они от его ласковой повадки только ухмылялись.

Речной путь после изворота русла, неподалеку от сельбища, зарылся в сумрачность. Лес на берегах подступал к самой воде.

На берегах вислые ветви елей то в рыжей хвое, то опутаны волосяными бородками седых и серых мхов.