Андрей Рублев

Для Сергия не тайна, что князь его издавна сторонится. А причина в том, что не может, а вернее, не хочет сам распознать Сергия, не слушая о нем правдивые и выдуманные наговоры. Вначале такое отношение князя обижало Сергия. Ему хотелось чувствовать искренность доверия, ведь о Руси их мысли одинаковы. Сергий успокоился, когда уверился, что князю мешала его надменность, не позволявшая быть на равных с монахом, хотя и почитаемым всей Русью за ее молитвенника. Сергию нужна была искренность князя, потому что замыслил свой монастырь Святой Троицы укоренить крепостью на пути к Москве от любых вражеских нашествий. Однако Сергий знает и про то, что князь боится монастырей, потому что и от них хлебнул всякого лиха – не все они преданные ему помощники в деле правления Московским княжеством.

Разговор с игуменом Дмитрий начал со слов об удаче на охоте. После обменялись догадками о лютости будущей зимы. Зашел разговор о дровах. Игумен поведал довольно, что монастырь заготовил их с большим излишком, а князь тотчас посетовал, что прошедшей зимой Москва зябла из-за нехватки дров. Сергий заверил его, что весь излишек запасенных дров доставит в Кремль для утепления княжеских и митрополичьих покоев. Беседовали о делах житейских, а Дмитрий все время думал, как приступить к тому, о чем по настойчивому наказу митрополита Алексия должен он говорить с Сергием. Медлил князь, хотя чувствовал, что монах догадывается, что гость заехал не из-за непогоды.

– Намедни, отче, рядил я суд над шестью боярами.

– За какую неполадность, сотворенную ими?

– Два табуна коней схитили.

– Чьими кони оказались?

– Моими. Запасался ими для новых дружин.

– Неужли осмелились на такое злодейство?

– Самого озноб прошиб от лихого вероломства. Голова воровству – тверской князь. Он подбил на крамольность супротив меня.

– С конями чего сотворили?

– В Литву угнали.

– Наказал виновников?

– По-крепкому.

– Нельзя таким татям жить на Руси.

– Жизни их не лишил. Больно родовитыми оказались.

Услышанное взволновало Сергия, он стал покашливать, а отпив из сулеи кваса, сухо спросил:

– Велишь понять, что родовитость конокрадов до того тебя перепугала, что ты эдак неразумно проявил милосердие, столь пагубное в сем деле?

– Пришлось, отче! Заступники татей несусветный галдеж на Москве подняли. Нельзя, чтобы боярские вопли татарских ушей достигли. Не время, отче, мне с родовитым боярством распри зачинать.

– Тебе виднее, как, правя Москвой, с боярскими татями обходиться. Только памятуй и о том, что иной раз пугаешь Русь своим непонятным милосердием. Нельзя боярам, пусть и родовитым, прощать самую малую худость для Руси. Зело ты доверчив к боярам. Плохо хоронишь от их ушей свою сокровенную потайность. А ведь ведаешь, что от них татары узнают о всех твоих замыслах для блага Руси.

– Сурово судишь. Нельзя всех бояр одним гребнем чесать. Среди московских бояр много истовой верности мне и всея Руси.

– Только больно легко свою верность на конокрадство выменивают.

Последние слова остановили князя. Он сурово посмотрел на Сергия, но, встретившись с такой же суровостью в глазах монаха, заговорил примирительно:

– Коней сворованных жалко. Арина Хмельная растила табуны. Добрые кони.

– Чую, по-прежнему мыслишь, княже, о том, что надобно копить конскую ратную силу. Помню, сказывал тебе свое грешное разумение, что сила Руси в пешей ратности. Конская сила в набегах хороша, но для обороны не сноровиста, да и не стойкая. Наскочит, сокрушит, помнет, а пыл ее сгорит, как солома. Так мыслю, что на Руси в пешем строю всякий человек – несокрушимый воин. Русь должна только на свою пешую силу надеяться. Потому всякого из нас земля крепко на себе держит. На земле наша стойкость боевой силы. Помнишь, поди, как и сей монастырь татары пробовали зубами куснуть, да, обломав их, ушли от него несолоно хлебавши. А ведь мы только монахи, но и в нас имеется для бережения Руси сила. Помни, княже, Русь в лесной чащобности, а здесь пешему воину сподручнее врага бить, пусть даже кулаком наотмашь.

Князь задумался. В трапезной ожило молчание. Отец Сергий на миг пожалел, что решил поучать князя в воинском деле.

Слышно в трапезной подвывание ветра. На улице чей-то конь тревожно заржал.

– Никак, мой конь подал голос? – проговорил князь.

Тягостно князю молчание, и наконец, осмелев, он начал нужный разговор:

– Догадываешься, пошто навестил тебя?

– Словом своим укрепи мою догадливость.

– По заказу митрополита с тобой свиделся. Сызнова благословил меня на просьбу к тебе, отче.

– Позабыли, что неизменно мое несогласие?

– Уразумей, отче! Свечой догорает житье святителя Алексия. Того и гляди, может Русь осиротеть без него. А тогда что?

Князь надеялся на ответ, но Сергий молчал, гладя ладонью столешницу.