Андрей Рублев

Оставшись в одиночестве, боярыня долго расчесывала волосы, но в косу их не заплела. Потом вышагивала по горнице, то улыбаясь, то нахмуриваясь. Раздевалась не торопясь. Чувствовала, как грудь то и дело обжигает жар, как будто брызгами кипятка. Открыла сундук, долго рылась в тонких ночных рубахах, ибо не могла решить, какую из них по цвету надеть. Выбрала ту, что когда-то покойный муж привез в подарок из Новгорода, а она ее так ни разу и не надевала. Рубаха обтянула упругое тело, и боярыня поняла, что раздобрела.

Подошла к киоту, снова ее разум обожгла мысль об Андрее. Встав на колени, всматриваясь в лики святых, она крестилась, но молитв не шептала, лишь однажды со вздохом произнесла: «Прости, Господи, твою грешную рабу». Поднимая голову после земных поклонов, заметила, что одна лампада чадит. Встала с колен, погасила ее и вздрогнула, услышав под полом кашель Андрея. Прислушалась, подумала, не простыл ли он; про погашенную лампаду разом позабыла.

Подойдя к постели, снова услышала кашель под полом, быстро легла, натянув под самый подбородок беличье одеяло. Лежала, глядя на лампадные огоньки. Весело скрипели сверчки. Все мысли боярыни были о нем, об Андрее.

Она снова винила себя в греховности, в том, что не смогла осилить влечение к юноше и что первая, позабыв о бабьей гордости, поцеловала Андрея. При мысли об этом ее тотчас окатила испарина, и стало трудно дышать. Скинула с себя одеяло, торопливо встала с постели, прикрыв руками лицо, постояла в раздумии, чувствуя, как бьется сердце. Накинула на плечи душегрею и, растворив дверь, вышла на гульбище.

Порыв ветра охолодил ее. Упершись руками в резные перила, она смотрела на обломок ущербной луны, на ее трепетное отражение в озере, на безлистые ветви берез. На острове лаяли собаки.

Все мысли боярыни были об Андрее. Она вспомнила и о том, какими горячими были его сухие губы, и об испуге в его глазах. Боярыня винила себя за то, что, поцеловав Андрея, отняла у себя душевный покой, но находила своему поступку оправдание – ведь она любила Андрея и была уверена в его любви. Правда, не услышала она ответа на свой вопрос «любишь, что ль», и все потому, что не позволила ему ответить, боясь, что скажет не то, что ей хотелось бы услышать.

Ирина Лукияновна созналась себе, что у нее уже нет больше воли хранить телесный покой вдовства, и уверяла себя, что должна дать волю чувству, волю порыву тела к ласке, которой лишала себя долгие годы. Сильная разумом, она не позволяла сознанию потакать телу греховностью. От всего этого еще недавно боярыня заслонялась хозяйскими заботами и верой в то, что должна жить без мужской ласки, не утешая тело теплом чужой плоти.

Ирина Лукияновна чувствовала, как после прихода Андрея в ней постепенно, но настойчиво оживает чувство любви, похожее на жившее некогда в ее девичьем сердце чувство к Хрисанфу Строганову. В чувстве Андрея она не сомневалась и не могла себе объяснить, почему сдерживается и не отдается во власть Андрея. Весь его облик уверял ее, что он любит ее, но не смеет себе в этом сознаться. Сомнения боярыни в его ответном чувстве разом исчезли в тот момент, когда она увидела написанную Андреем икону Богоматери и поняла, что юноша, полюбив ее, не побоялся Божьего гнева, изобразив на иконе глаза грешной рабы Божьей. Так почему же она должна бояться Божьей кары, спрашивала себя боярыня, замыслив утвердить свое счастье возле Андрея.

Ветер донес волчий вой. Вторя ему, на острове завыла собака. Тоскливый собачий вой заставил Ирину Лукияновну ощутить ночной холод, и она, зябко передернув плечами, вернулась в опочивальню, плотно притворив дверь на гульбище. Оглядев горницу, увидела потухшую лампаду и торопливо оживила в лампаде огонек, остановив взгляд на глазах Христа, смотревших на нее с иконы, написанной кистью Андрея. Подойдя к постели, боярыня услышала кашель и не легла, а прошлась по горнице, кутаясь в телогрейку, и остановилась у стола. Взяв в руку ендову, она сделала несколько жадных глотков. Выпив крепкого медового питья, облизала губы и, поставив ендову, походила по горнице и резко свернула к двери. Подойдя к ней, остановилась, постояв миг-другой, задумчиво наклонив голову и упершись руками в косяки, она, решительно пнув ногой дверь, вышла в темноту сеней. Сердце боярыни стучало, а в голове была лишь одна мысль, решительная и неоспоримая, – идти к Андрею.

К лестнице она шла медленно, отяжелевшие ноги с трудом отрывала от пола. Еще медленнее спустилась по ступеням, одна из которых скрипнула. Сойдя с лестницы, остановилась, успокаивая волнение и глотая горькую слюну. Рукой шаря по стене, нащупала дверь в горницу Андрея. Открыла ее.