Андрей Рублев

Пройдясь по трапезной, вернулась к столу. Села, отодвинув на середину стола мису с ухой. Вновь встала, когда вошел Андрей Рублев. Перекрестившись на образа, он отвесил боярыне поясной поклон:

– Милость Божья дому твоему.

– Рада с тобой свидеться. Только услыхав твой голос, поверила, что ты в горнице. В самую пору объявился! Искала тебя. Не нашла, а ты, накось, своей волей объявился.

Оглядев Андрея, боярыня спросила:

– Кажись, до костей промок?

– Ненастье на воле.

– К столу садить!

– Уволь. Весь в мокрети.

– Садись. Гость нежданный, но желанный.

Андрей сел поодаль от стола, не отводя глаз от боярыни. Смотрел на нее с восхищением. Пристальность его взгляда заставила боярыню вновь разволноваться и стереть со лба шелковым платком крупные бусины пота.

– Духота в горнице.

Боярыня растворила окно.

– Храм соорудила в память покойного хозяина. Велю тебе изукрасить его иконами.

– Твоя воля.

– Только тебе надумала доверить иконы.

Боярыня шагнула к Андрею, а он встал.

– Да ты сиди, сделай милость. Хочу дознаться, пошто из монастыря сошел в мирское житье?

– От обиды.

– На игумена?

– На боярина.

– Ладно, погодя обо всем дознаюсь. Вивея!

Старуха на зов хозяйки обозначилась в дверном проеме:

– Наказывай, матушка!

– Сведи гостя к Трифону. Накажи оболочь его в сухую справу. Переоболочешься, Андрей, воротись. Станем уху хлебать. Чать, голоден? Вивея!

– Наказывай, матушка.

– Не вздумайте гостя сызнова в лапти обуть. Сапоги из синего сафьяна ему подойдут. Ступайте. Вивея!

– Наказывай, матушка.

– Расспросами не докучай гостю.

– Да разве осмелюсь, матушка.

Оставшись в одиночестве, боярыня, скрестив руки на груди, шагала по горнице, вытирая со лба платком бусины пота, говоря вслух:

– Вовсе иным стал. Поди ж ты, как мужик меня обшарил. Дурею иной раз от таких оглядов. Спаси и сохрани от бабьего соблазна. Пришел! Будто учуял, что надобен. Осень на дворе, а в горнице духотища!

Боярыня подошла к открытому окну, продолжая сама с собой разговаривать:

– Видать, только с виду иным стал, взгляд все тот же. Только ране с робостью на меня глядел, а ноне… Господи, вовсе одурела от радости, что объявился наконец иконописец…

Глава седьмая

1

Ветер дует со стороны Студеного моря. Гуляет над Тайным озером, шершавя водную гладь густой рябью.

Догорает закат. Отсветы небесного пламени озеро будто облили кровью.

С берез опадает желтый лист. Лежит шелестящими коврами на жухлой, рыжей траве. Зыбкими лоскутами парчи плавает возле берега на воде.

У подошвы холма, где к озеру по склону спустились ели, перемешавшись с березами, берег лежал в омшелых валунах. Лежат они в шерсти ковыля, будто утерянные в битве богатырские шлемы. Под порывами ветра ковыль волнуется, и, разбуравливая его, среди валунов ходит Андрей Рублев в накинутом на плечи овчинном полушубке. Сошел юноша к озеру из студеного храма, оторвав себя от работы желанными, но тревожными мыслями об очередной иконе. Прошел месяц, как появился он в вотчине ненастным вечером, как начал писать иконы.

С раннего утра до сумерек в храме Андрей не выпускает кисть из руки, но осенние дни все короче и короче. Андрей не один трудится в храме. Роспись на стены кладет умелой рукой престарелый изограф Зосима из суздальского монастыря, присоветованный боярыне отцом Нафанаилом. Зосима за работой выпевает молитвы, а Андрей под его напевы, похожие на бормотание, наносит на левкашенные доски надобные ему по замыслу краски будущих икон.

Каждый вечер навещает их боярыня, внимательно осматривает все сотворенное ими за день. Скрестив руки на груди, смотрит молча, то прищуриваясь, то во все глаза, но ни одним словом не спугивая тишину вокруг занятых работой мастеров. Андрей и Зосима чувствуют ее огляд, но из-за молчаливости хозяйки не могут уразуметь, по душе ли ей их творческое, живописное, трудовое горение. Тревожно Андрею от приходов хозяйки, особенно когда стоит она за его спиной и, конечно, видит, как начинает от волнения дрожать кисть в его руке, нанося неверные мазки образа. Тревожно ему, но сказать о своей тревожности боярыне не может – смелости не хватает, да и боится, зная крутой характер хозяйки, вдруг сгонит со двора. Началась тревожность Андрея с того позднего вечера, когда хозяйка нежданно пришла в его горницу и одарила его суконной рубахой. Пришла в голубом сарафане, пахло от нее чем-то душистым, и запах этот Андрей раньше никогда не чувствовал. Вошла, не стирая с лица лукавой улыбки, оглядела его ласково и ушла, не сказав ни единого слова.

Именно с того вечера все беспокойней становилось Андрею после каждой новой встречи с хозяйкой. Терялся он, когда его взгляд встречался с ее пристальным взглядом, когда в ее сощуренных глазах оживали искорки радости, будто ей в самом деле приятно на него глядеть.

Запомнил Андрей радость в глазах боярыни, когда смотрела она на написанную икону Богоматери, – вздрогнув, даже прикрыла глаза, узнав на иконе свой взгляд. Андрей не сомневался, что она узнала свои глаза, но вида не подала, только покачала головой, а он не смог понять, довольна она или осудила его греховную смелость.